ПОВЕСТЬ "ДОРОГА В ОБЛАКАХ"

Пролог                                       

Хотелось бы написать эту книгу, как книгу-избавление: от страха, сомнений, злобы, раздражения, обиды и т.д. Я буду говорить обо всём, что скрыто во мне, в моей жизни. Думаю, открыв это, смогу освободиться от самого понятия "невежество".
Прежде всего, вы бы спросили: «Зачем, ведь правда может всё разрушить? Всё, что сейчас вокруг меня, да и какую пользу сможет извлечь человек, читая эту книгу?» И, все-таки я решил провести эту работу над своим прошлым. Извлечь и на минимум свести разницу между миром, который даёт мне моё подсознание, и миром, в котором я живу сознательно. То есть разобраться в себе, найти, научиться слушать, видеть и осязать своё я.
Освободит ли это меня, стану ли я свободным и чистым в своих начинаниях и устремлениях? Думаю, да! Если человек находит в себе творческое начало, значит, он на правильном пути, к свободе и очищению на пути к Свету, к Реальности.
Нужно искоренять страх, пусть даже таким образом. В надежде на то, что, этот опыт поможет и другим. И будет больше света, благодать будет умножаться. Я думаю, что отсутствие страха есть первое условие, чтобы искоренить любое  зло и невежество
Жизнь дана нам как дар, он прекрасен и сложен.  Все зависит исключительно от нас самих, как мы воспользуемся этим даром. Жизнь, это бурный поток насыщенный великолепными событиями и порой нельзя предвидеть, куда он повернет, через какие препятствия пронесет нас. Я благодарен судьбе за то, что предоставила мне множество замечательных мгновений, включая и радости и печали. К сожалению,  наш мир подвластен времени и  мы должны относиться к этому с особой ответственностью.
 Прошлое является основой будущего. Каждый из нас хочет он того или нет, опирается на прошлое, принимая в сознание то, что составляет наш опыт в жизненном пути.  Жизнь не стоит на месте. Каждый прожитый день безвозвратно уходит, оставляя в памяти воспоминания. Что-то забывается, что-то держится в голове какое-то время, потом так же уходит, не обозначая себя ни чем, а что-то ясно врезается в память, и с этим мы проживаем каждый новый день. И, кажется, что это наслаивание ярких чётко выраженных событий, поступков, объясняет наше направление. Человеку  свойственно принимать во внимание только то, что каким то образом заставляло  переживать, определяя нашим поступком ступень постижения чего-либо нового, ступень познания.

 

ДОРОГА В ОБЛАКАХ.
                                         

Долгожданное чудо свершилось  21 марта 1974 года, в родильном доме Западно-Сибирского Металлургического комбината города Новокузнецка,  Петрова Ксения Петровна произвела на свет меленького, симпатичного меня. Имя мне дали на второй день после рождения. Отец с мамой хотели Валеру, Сережу или Володю. Но мой брат,  Николай, захотел Сашу.
Спустя девять месяцев от нас ушел мой отец. Он вернулся к своей старой семье, где у него тоже были дети и любимая жена. Поэтому с первых дней своей жизни я получил статус сироты. Что произошло между мамой и папой, не знаю, но она его очень любила и пронесла эту любовь  через всю свою жизнь.
И так, мама осталась одна, с грудным и семилетним мальчиками на руках. В городе мы жить не стали, переехали к бабушке, в поселок Темир-Тау. Одной с двумя детьми было трудно, мама решила выйти замуж. У меня появился первый отчим.
 К тому времени мне было четыре года от роду. Жил я довольно привольно. Как и всех детей, живших по соседству, нас не контролировали. С утра до вечера с пацанами слонялись по улицам, несмотря на погоду. Нашим проделкам не было предела. От соседей домашним приходилось много выслушивать. По возвращении домой вечером нас с братом ожидал отчет перед мамой. Только бабушка, любимая баба Феня, меня жалела и никогда не ругала всерьез.
Жили мы средне, достатком никогда не отличались. Нового мне не покупали, я донашивал одежду брата, довольствовался тем, что есть. Первого отчима я почти не помню, он меня не любил, наверное, поэтому не остался в памяти. Да и прожил он с нами недолго. Помню, что он был кудрявый и усатый. Соседи его так и звали – «Цыган».
Шло время, я подрос, стал старше на целый год. По воле судьбы мы переехали в другой поселок. Он стоял на слиянии трех рек. Тельбес, Мундыбаш и Кондома. Среди множества мостов, дорог и всяких неизвестных строений жили мы в железнодорожной казарме, то есть в бараке, построенном когда-то для работников железной дороги. Станция носила пионерское название Кузнецкий Артек. Мама с отчимом расстались, поэтому мы снова сменили место жительства.
Вскоре у меня появился отчим номер два. Первое время жизнь шла спокойно и размеренно. Брат ходил в школу, после пропадал с друзьями до позднего вечера. Я же разведывал и осваивал новые территории. Мама работала на стройке штукатуром. Отчим, его звали «сварной», работал на фабрике. В прошлом он был уголовник, но я все равно в этом не понимал. Ещё,  он много курил, сидя у печки, и кашлял. На меня мало кто обращал внимание, но мне постоянно попадало, если я вдруг не успевал забежать домой до указанного часа.
В выходные дни, когда братишка был дома, мы играли в бумажные самолетики. Раскрашивали и разлиновывали их, создавали целые эскадрильи. Лепили пластилиновых солдатиков, потом целый день происходили баталии с наземными и воздушными боями. Все было хорошо, но отчим стал приходить с работы выпившим, скандалить, доходило и до драки. Как-то раз пришел пьяный и злой. Мама была дома. Увидев его в окно, вышла навстречу. Из-за двери донеслись хлопки и ругань, мама плакала. Через минуту она вбежала в дом и закрыла дверь на крючок. За дверью матерился отчим и грозился всех убить. Она заставила нас убегать через окно. Через форточку вылезли мы в палисадник. Я собрался зареветь, но брат пригрозил кулаком: «Только попробуй!». В доме раздавались крики и грохот. Коля ушел к друзьям, а я остался один, стоять босиком. Шум продолжался до темноты. Стало прохладно, я забрался в сарайку через дыру для собаки. Укрывшись ковриком, уснул между стеной и поленницей.
Наутро родителям надо было на работу. Отчим ушел, мама пойти не смогла. Лицо распухло, руки и ноги в синяках и ссадинах. Она меня искала, но нашел брат, и мне влетело. Таких случаев стало появляться все больше. Но, как говорил отчим, мы жили, как все живут.

Друзей моего возраста у меня не было, общался я с друзьями брата. Однажды, когда родители были на работе, мы играли в войну. Я был «разведчик», а брат и два его друга – «фашисты». Сначала мы бегали во дворе по всему косогору и перестреливались. Потом я был захвачен в плен, меня поймали, связали и принесли в дом. Положили на стол в центре комнаты, начали пытать. Я заревел, стали бить, измазали лицо сажей. Грозили ножом, если я буду плакать, то они мне отрежут уши или палец, или вообще кастрируют. Для шести с половиной лет это была уже не игра. Но в тот день меня спасла тетя Рая, двоюродная сестра мамы, которая постучалась в дверь, а мне не успели воткнуть в рот кляп, и я закричал.
Обо всем узнала мама. Я же весь вечер сидел под столом и хныкал. Брата наказать не успели. Он ушел с друзьями, и его не было неделю. А когда вернулся, все уже утихло. Но из-за того, что мама его отругала, я получил хороших тумаков. Брат всегда меня бил, как своего ровесника, хотя был старше на семь лет. Я не скрою, что боялся своего брата.

Как-то остался дома один. Мама, наверное, не успела приготовить поесть и ушла на работу. Пол дня, просидев голодным, я решил сварить себе суп. Взял одну картофелину, луковку и достал из шкафа горсть лапши. Растопил печь, поставил на плиту кружку с водой и стал варить. Когда я закончил, вошла мама. Увидела мое блюдо, обняла меня и заплакала.
 А я, как путевый хозяин, сготовил обед, только в кружке, потому что побоялся, вдруг в кастрюле у меня ничего не получится, а в кружке будет незаметно. Но, в конце концов, брат мне накостылял, потому что мама ему наказывала сварить обед, а вместо того он ушел с друзьями. Потом все частенько вспоминали мой суп в кружке и называли меня поваренком.

Бывали и хорошие теплые дни, мы играли в чижика. Это такая игра, вроде лапты. Ставится на ребро два кирпича, между ними выбирается расстояние, чтобы проходил кулак, сверху ложится «чижик» - биток. Один игрок подбрасывает его палкой – "битой". Другой должен поймать и заработать очки, смотря каким способом, первый игрок пробивал «чижик». Мы с Колей играли на задворках, было весело, я даже гордился тем, что брат находился со мной и никуда не пошел. Мама уже несколько раз звала обедать, но мы не могли остановиться, азарт и постоянно нарастающее количество очков не позволяли нам просто так взять и закончить. Брат стоял на подаче, я принимал «чижика». Пробивая  двадцатку, подбросил и ударил так, что чижик прилетел мне прямо в лоб, свалив с ног. Сидя на земле,  хотел заплакать.
 - Только заори, сразу добавлю. Терпи, ведь ты мужик, а мужики боли не боятся.
 Я сидел на земле, прикрыв раскаленный от боли лоб, пытался стерпеть, стиснув зубы и с трудом сдерживая слезы. Брат пытался меня успокоить, я ушел к палисаднику, хлюпая носом и пригнув голову. Открыл калитку, оперся рукой о столбик. И тут острая боль в ладони оборвала мое терпение, и я взревел. Подбежал Коля. Уливаясь слезами,  держался уже не за лоб, а за руку. Брат взял меня за руку, врезал подзатыльник, потом вытащил пчелиное жало из красной и опухающей ладони.
Рев услышала мама. В конце концов, все беды свалили на пчелу, зазевавшуюся на столбике палисадника. Про чижика никто даже не догадался. Но только тетушка заметила.
 - Как так сильно ужалила пчела, что у ребенка лоб опух до синевы?
Брат мне показал кулак, и все сошлись на том, что у меня аллергия на пчелиный яд.

Шли осенние долгие будни. Я, как всегда, был чем-то озабочен, искал себе свинец для закидушки, чтобы ловить рыбу. Мало соображая, как ее сделать,  тщательно изучал снасть, стянув у брата из рыбацкой сумки. Леску взял у дяди Толи, мужа тетушки. Крючки, правда, разные по размеру, нашел в сарайчике, в ящике с инструментом отчима. Оставалось выплавить из свинца грузило, в столовой ложке. В этот день было воскресенье, все были дома. Мама крутилась по хозяйству. Мне казалось, только я занимаюсь серьезным делом. Расположившись на нагретой солнцем железной крышке пожарного колодца, который служил мне моим кораблем с высоким железным флагом, потрошил свинцовые пластинки найденного мной разбитого аккумулятора. Над душой рядом стояла соседка, высказывая в мой адрес свои требования безопасности. Чтобы  был аккуратней и не разводил вблизи забора огонь. Я ее уверял, что все буду доделывать на берегу, у воды, и что мусор уберу со своего корабля не в ее палисадник, как это делал мой брат, а на мусорную яму у железной дороги. Подошла мама, разговорилась с тетей Верой, у кого, что лучше уродилось в огороде.
 Вдруг мама замолчала и пошла по дороге. Ей навстречу шел мужчина. Они обнялись как старые друзья и долго стояли, не выпуская друг друга из объятий. На меня и бабу Веру не обращали никакого внимания. После подошли ко мне, мужчина обхватил меня и поднял над собой. У него и у мамы я заметил слезы. Мама дрожащим голосом произнесла: «Это твой папа, Саша!» В эту секунду по всему телу, с головы до ног, прокатила какая-то волна, как будто целый муравейник внутри закипел и взорвался, рухнув на землю. В горле запершило, и подкатил комок, я ничего не мог произнести. Он опустил меня на землю, я вырвался, побежал, куда – не знаю. У меня катились слезы. Не откликаясь, скрылся за поворотом. Забрался на дерево, полу-поваленный клен. Не помню, сколько времени  там находился, но чтобы не расстраивать маму, все же вернулся. В душе все кипело и разрывалось, ведь именно так я представлял своего родного отца.  Верил, что увижу, что он придет, вернется! Знал его только по рассказам мамы, он был именно таким: высоким, красивым и добрым. У него были очень сильные руки, до него меня никто и никогда не поднимал на руках так высоко. Я даже не испугался. Просто его появление было неожиданным, и  я не знал, как себя вести.
Вернувшись на свой корабль, тайком наблюдал за окнами, там за столом на кухне сидели и мирно беседовали они. Никогда прежде не видел  маму такой счастливой и цветущей. Вскоре они вышли и подошли ко мне, он снова обнял меня и потрепал за волосы. Пообещав, что завтра навестит нас,  собирался уходить. И я попросился у мамы проводить отца, пойти с ним до гостиницы, это было недалеко. Она разрешила. Он взял меня за руку, и мы пошли по переулкам, перепрыгивая коровьи лепешки. Дойдя до универмага, он предложил мне что-нибудь купить, я отказался. Бродили недолго, вскоре дошли до гостиницы, я поднялся с ним в номер.  Понимая, что ему нужно отдыхать, уходить не хотелось. Он напомнил, что завтра придет. Этот вечер пролетел незаметно, но принес мне столько тепла и внимания, что, придя, домой,  незаметно для себя уснул.
На следующий день  встал раньше всех. Подошел к маме, потрепал ее за руку.
 - Мам, когда папа придет?
 - Тс-с, а то услышит, - показала она взглядом на отчима. Но потом ответила мне на ушко.
- В четыре часа вечера они заканчивают работу.
 Я успокоился и запрыгнул снова в постель. Спать мне можно было хоть весь день, а когда спишь, время летит незаметно. Проснувшись,  увидел на столе записку, то есть наряд на всю работу, что мне предстояло выполнить до возвращения моих с работы. Взяв записку, помчался к тетушке, она была в отпуске и всегда находилась дома. Она и читала мне послания от мамы.
- Саша! Помой посуду, принеси угля, дров, подмети пол, сходи за хлебом, деньги на холодильнике. Будь дома! Мама.
 На все дела ушло два с половиной часа. После стал делать самолетики. Я их делал очень аккуратно, раскрашивал, нумеровал и рисовал звезды на крыльях. Смотрел в окно, выходил на улицу и смотрел в сторону гостиницы, но там никто не появлялся. Скоро пришел брат со школы и сказал, как бы невзначай: «Сашка! Ты не вздумай к Демину бегать, отчим узнает, всем худо будет». Демин Валерий Иванович, так звали моего родного отца. Но моя фамилия Петров, это фамилия отца брата, ее носила мама и в метриках она записала свою фамилию. И я получился Петров Александр Валерьевич. И вот пришла мама, и следом зашел отчим. Мама мимоходом спросила.
 - Саш, никто не приходил?
- Нет, - ответил я. Потом  попросился гулять на улицу, и меня отпустили до семи вечера. Выбежав за калитку, не раздумывая, помчался к гостинице. У входа сидел вахтёр.
 - Ты к кому, мальчик?
 - В 26-й номер, к дяде Валере. Он меня должен ждать!
 Он пропустил меня. Я вихрем взлетел на второй этаж. Дверь в номер была приоткрыта, из-за нее доносились грубые мужские голоса. Медленно подошел и тихо постучался.
 - Ты кто?
 - Саша.
  Один небритый дядька.
 - Это к Валерке.
В конце комнаты, у окна, в кровати лежал мой папа, он спал, тихо посапывая.
- Он отдыхает, ему в ночь сегодня, тебе его разбудить?
 Сказал Бородатый.
Я отрицательно покачал головой.
 - Можно, я посижу немного?
 Они дали добро, а сами разошлись по своим делам. Я сел рядом с кроватью и долго на него смотрел, ждал, пока он проснется. Прошел час или больше, но он так и спал, сладко переворачиваясь с боку на бок. Мне было пора домой. Боясь, что мне попадет, потихоньку ушел. На следующий день мне мама сказала, что он уехал. Я был в шоке, долго плакал в своем убежище у сарайки. Перебирая все варианты, почему нам так и не удалось даже попрощаться. Вот так прошли мои самые счастливые два дня в моей жизни. Они промчались, как добрый ласковый сон, который живет в моей памяти, по сей день.

Этой же осенью в один из выходных дней мама собралась стряпать беляши. Как обычно, на мою участь выпал поход в магазин. Она дала мне деньги, сумку и наказала купить два килограмма дрожжевого теста и две булки хлеба. Повторив наизусть заказ, я подался по аллее, усыпанной золотыми листьями, к магазину. По дороге  подобрал палку и шел, хлеща ею по веткам деревьев, сбивая листья.  В магазине стояла очередь. Втиснувшись к прилавку, занял место за одной бабушкой. Дошла моя очередь, продавец.
 - Что тебе, мальчик?
 Я растерялся.
 - Две хлеба и двести грамм теста.
 Продавец посмотрела на меня с удивлением в голосе.
 - Точно двести грамм?
- Да.
Неуверенно ответил и протянул деньги к прилавку.
Получив сдачу и сложив покупки в сумку,  побрел домой.
На выходе поднял свою палку, перебежал через дорогу и пошел по аллее, все так же сбивая листья. У тридцатки, так называли большой пятиэтажный дом.  Во дворе собирались все дети, сблизь лежащих домов. Пацаны играли в чижика, а девчонки прыгали на скакалке, да через   резиночку. Проходя мимо, вижу, что чижик летит прямо ко мне.
- Слышь пацан брось чижа!
Окликнули меня ребята.
Я его взял, подбросил, и своей палкой врезал по нему. Но удар получился не совсем точный. Чижик взял вправо и угодил в девчонку, выбил ей зуб. Она заревела как сирена и помчалась прочь. Я, в свою очередь, тоже прибавил ходу. Прибежав, домой, залетел, как ошалелый, но рассказать маме о происшествии я побоялся. Мама посмотрела на то, что лежало в сумке.
       - Сынок, а где тесто?
- Как, где? В сумке. Ты же мне говорила взять двести грамм, я и взял.
- Послушай, Санька, я тебе говорила взять два килограмма, а не двести грамм.
- Но, мам, двести же больше, чем два?
Мама рассмеялась и отправила меня снова. На этот раз я слетал пулей, нигде не задерживаясь.
 Вернулся, мы с мамой принялись стряпать беляши и пирожки с картошкой и капустой. Я раскатывал комочки теста скалкой, превращая их в лепешки, а мама начиняла их и залепляла ловкими движениями. Отчим сидел и курил самокрутку, покашливая и кряхтя, выговаривая себе под нос какие-то звуки, похожие на слова. Брат возился с великом.
Вдруг в окошко я увидел, что к нам в дом направляется большая, толстая тетка в милицейской форме. У меня появилось плохое предчувствие, что она идет именно по мою душу. Постучавшись в дверь,  вошла. С первыми ее словами, сказанными в мой адрес, по моей спине пробежала дрожь. Шарик из теста, который я собирался раскатать скалкой, выпал из рук, упав прямо в пепельницу отчима. Грубым голосом она кричала, махала руками, что мол, со стольких лет, и на учет надо ставить! Трепанула меня за ухо. Мама взяла меня за это же  ухо и отправила в зал, в угол. Обозвав всяко и меня, и маму, тетка ушла.
Начался разбор полетов. Девчонка со скакалкой, которой я выбил зуб, оказалась дочкой начальника детской комнаты милиции. А эта толстая и разъяренная женщина была тем самым начальником.
Как и ожидал, меня побили шлангом от стиральной машины и поставили в угол на горох. Было очень больно и обидно, но плакать,  не смел. А просить прощение было бесполезно. И, как ни странно, на этот раз поддержал меня брат. Он вернулся поздно вечером и увидел, что  стою на коленях в углу. Подошел ко мне, поднял, вытащил из ног врезавшиеся до крови горошины, прошептав на ушко.
 - Ты, братишка, сиди рядом, а когда они встанут, встанешь обратно. Таким образом, брат спас меня от долгой мучительной пытки в течение всей ночи. Вселив в меня маленькую долю уверенности в том,  что я не один. Мама ночью проснулась, хотела, было встать и выпустить меня, но отчим заругался.
- Пусть стоит до утра, мерзавец, мало ты из-за Кольки по ментовкам рыскаешь, и вот еще один головорез растет.
На утро все было так, как говорил брат. Родители встали, начали собираться на работу. Отчим приказал, маме.
 - Выпусти сорванца, пускай поспит, да дай ему пожрать
- Но, слышь, ты? Еще один такой номер, и ты у меня сгниешь в углу!
Когда он ушел, мама разогрела беляши. Потом помазала мне спину и ниже спины ссадины от шланга и ноги от гороха какой-то мазью. Сказала, что сделать за день и ушла на работу. С уроков брат вернулся рано. Сходу  поинтересовался моим здоровьем. До его прихода я лежал и не мог встать на ноги, потому что колени сильно распухли, и мне было очень больно. За эту ночь в голове моей пронеслось столько ненависти к этой девчонке и к самому себе, и к этой толстой тетке из детской комнаты милиции. Братишка подсел ко мне на кровать, дал  беляш.
 - На, покушай, Шурмен, силы надо набираться. Кушать не будешь, хилым будешь.
Потом спросил, что надо сделать до прихода родителей, и взялся за работу по хозяйству. А мне приказал лежать и даже включил телевизор и налил чаю.  Стало легче на душе. Мой злостный угнетатель,  делал за меня работу и утешал всякими шутками. Даже не верилось.
После этого случая мы с братом стали ближе друг другу. Теперь я охотно прикрывал его проделки от родителей, и он отвечал мне взаимностью. Мы всегда выручали друг друга, пусть он относился ко мне, как к ровеснику, а иногда просто жестоко. Я все равно его  уважал и любил. Он был для меня единственным другом.

За осенью пришла зима, но она ничем не отмечена в моей памяти. С наступлением весны мы с братом окапывали дом, чтобы вода не топила подполье, прокапывали отводные канальчики. Я потом пускал по ручейкам кораблики и делал запруды. Шли обычные будни, все вокруг просыпалось, оживало после холодной зимы. Мне нравилось в такие дни сидеть на солнышке и наблюдать, как тает ледяная корочка снега, образовывая разные узоры. Птицы пели веселей, а солнышко становилось ярче и все теплей и ласковей грело землю. Все дышало, воздух становился влажным и ароматным. Мы теперь частенько собирались у нашей завалинки, там раньше сходил снег, и образовывалась хорошая сухая площадка. Мы могли играть в чижика, в офицеров, а иногда и просто в мяч, в «съедобное-несъедобное». Вдоль реки появлялось все больше проталин, на косогорах с солнечной стороны. Мне нравилось, когда брат с друзьями брали меня с собой на проталины жарить сало, печь печенки на костре. Тогда все собирались у нашей завалинки. У каждого был пакет с какой-нибудь едой. Шли по железной дороге до извилины реки к скалам, где река и железная дорога делали крутой поворот, с одной стороны было очень солнечно, а снегу было мало, и таял он быстро. Там самыми первыми расцветали подснежники. Это было наше любимое место и зимой, и летом. По дороге на поляну мы шли по шпалам и играли в «щелбаны», то есть в «пятаки». На некоторые из шпал были набиты зачем-то железные полоски и кругляшки, через которые нужно было перепрыгнуть, а кто не замечал и не успевал прыгнуть, наступая на «пятак», тому все ставили по «щелбану» или «чилиму».

Как-то брат с ребятами отправились на реку, меня с собой не взяли. Вот-вот должен был тронуться лед. Как будто по заказу, ледоход начался в этот день. Они решили кататься на льдинах. Большие куски льда медленно проплывали у берега, на них с легкостью можно было запрыгнуть, проплыть, и, перепрыгивая с льдины на льдину, выбраться на берег. Но нежданно-негаданно брат угодил в воду, лед под ним не выдержал. Сапоги, телогрейка в воде мешали держаться на плаву. Барахтаясь, он хватался за скользкие осколки льда, но если бы ребята не вытащили его на лед с помощью длинного шеста, он не смог бы продержаться и минуты больше в ледяной воде. Без сапога, без шапки его довели до дома. Мама его быстро раздела и начала растирать какими-то мазями и отварами, поить медом с горячей водкой. Колю положили в больницу с двусторонним воспалением легких. Там он провалялся, пока ледоход окончательно не прошел, и не стало весьма тепло.
Пока он лечился, я выполнял всю его работу.  Пришлось ходить два раза в неделю за реку, через кузнечный подвесной мост за молоком. Идти было не близко, а парное молочко я очень любил. Поэтому каждый раз приходилось выдумывать истории, как исчезала из бидона часть молока. Мама всегда смеялась.
 - Что, котик, принес молочко? Хоть бы усы  вытер, котяра.
Летом  целыми днями пропадал на речке, ловил на удочку ершей, пескарей и чебаков. В банке, закрытой крышкой с отверстием, ловились всякие мальки. Их я приносил маме, и она делала омлет с мальками. Это было очень вкусное блюдо.
Дни летели, черная полоса  моей жизни сменялась белой. А на следующую осень я пошел в школу.
 На первое сентября брат мне нарвал букет цветов, которые после я подарил какой-то учительнице. Нас построили на линейку, маленькая девочка, сидя у старшеклассника на плече, прозвенела колокольчиком первый звонок. Наш класс завели в кабинет, и учительница долго рассказывала о школе, об октябрятах и пионерах.
Проучился  до третьего класса, в пионеры приняли меня в последнюю очередь, так как успеваемость была  неважной. Как и везде в школах, в пионеры принимали сначала отличников и хорошистов, а нашего брата после всех остальных. Эти три года прошли незаметно. Казалось, что время тянется, а на самом деле оно летело.  У меня появились друзья, девчонки-подружки. Но среди всех, только Андрей Жолобов был самый честный и верный, поистине настоящий друг. Учились мы в одном классе и с первых дней проказничали вместе. И еще мечтали провести друг другу телефон, чтобы быть всегда на связи. Андрей ходил в музыкальную школу, учился играть на балалайке. В школе был свой оркестр, и попасть туда было очень престижно. С Андрюхой мы стали неразлучны, мне порой влетало за то, что поздно возвращался домой. Проиграв с ним весь день, забывал делать уроки.
У меня была первая любовь - Килина Таня. Вообще-то мы с Андрюшкой эту любовь делили на двоих. У нас был закон: кто первый придет за ней или проводит из школы, тот весь день и дружит. А впрочем, постоянно играли вместе. Танькины родители даже смеялись, мол, повезло дочери, сразу два таких замечательных кавалера.
Летом и даже зимой мы бегали через мост за реку, на Агло-фабрику. На этой фабрике делали агломерат, его получали из руды. После обогащения отправляли вагонами по железной дороге в Новокузнецк, на КМК, а уж там из него плавили железо.
Однажды мы нашли огромную плиту, покрытую магнитными пластинами. Недолго думая, наковыряли из нее магнитов и отнесли в школу учительнице.  Учителя, прознав историю происхождения магнитов, вызывали в школу родителей, и они нам всыпали по первое число.
Другой раз, слонялись на вокзале, не знаю зачем, просто забрели. Там нас забрали в милицию, стали допрашивать. Кто? откуда? Мы молчали, как партизаны. Тогда нас отвели к начальнику Детской комнаты милиции, Ижболдиной. К той самой, злой тетке, что приходила к нам домой. Из-за которой меня наказали. Про это знал Андрей, и мы сразу раскололись, хотя нас она уже знала не понаслышке. Забрали нас Андрюшины родители. Как ни странно, все обошлось без наказания.
Я не успел закончить третий класс, как мы вновь собрались переезжать в поселок Темир-Тау, потому что отчима посадили в тюрьму. За что? Неизвестно! В нашей семье на эту тему никто не общался, к тому же при мне.
 С Андрюхой расстались тяжело, дали друг другу обещание, что все равно будем видеться, несмотря ни на что. Так и было. Андрей несколько раз сбегал и на электричке приезжал ко мне. А я ездил к нему, даже на велике за двадцать пять километров.
        В переводе с шорского языка, Темир-Тау – железная гора. Здесь и, правда, были карьеры, шахты по добыче железной руды, известняка, доломита. Горные разработки – это основная промышленность в этом краю.
Жили мы на улице Октябрьской. Этот райончик называли «зона», а тех, кто здесь проживал – «зоновские». У бабушки квартира была небольшая, в восьмиквартирном бараке, кухня да комната. Но - в тесноте, да не в обиде. С нашего крыльца было видно почти весь поселок, потому что жили мы на горе, по хребту которой длинной полосой тянулась наша улица. Жили здесь шахтеры, строители, и те, кто работал на карьерах и рудниках, расположенных вокруг. К нашему поселку относились и все близлежащие деревеньки: Сухаринка, Кедровка, Учулен, Самара. В общем, население было больше семнадцати тысяч человек.
Когда  обустроились, я пошел в школу в третий класс. Там в первый день меня приняли хорошо. По программе обучения они запаздывали, и мне пришлось повторять уже пройденный материал. В результате, на удивление всем домашним, я стал учиться без троек. Да еще стал четвертым пионером в классе, потому что здесь приняли в пионеры пока только отличников. Тем самым,  утвердился как прилежный ученик. С первых дней пребывания посадили меня за последнюю парту на первый ряд, с Картошевой Олей. Она была самая высокая и сильная в классе. Все пацаны ее просто боялись. Но я вел себя тихо, мы с ней подружились. Она даже иногда заступалась за меня, как бы невзначай. Были, конечно, из-за этого небольшие проблемы с одноклассниками, но я их решил просто. Надавал тумаков сразу двоим, и тем самым поднял свой авторитет на средний уровень. Первый месяц прошел хорошо, даже понравилось. Сейчас я учился в лучшей школе и отношение ко мне здесь, конечно, было лучше, чем в прежней. Единственное, о чем  жалел, это что не было со мной рядом моего лучшего друга, Андрюшки. Время от времени мы с ним переписывались, рассказывая в письмах обо всем, что вокруг нас происходило.
Мама устроилась работать на автобазу, кондуктором на рейсовый автобус. На каникулах я целыми днями катался с ней. С утра она увезет нас с ребятами на речку, а потом в конце смены забирает. Мы накупаемся вдоволь, хотя плавать я толком не умел, но на мелкоте плюхались и ловили пескарей в банку.
Первые летние каникулы были насыщены невероятными событиями и открытием новых территорий. Вокруг было столько всего, хотелось везде побывать и все попробовать в действительности.
У моей бабы Фени была родная сестра тетя Женя и их мама, то бишь моя прабабушка, баба Таня. Она жила в маленьком домике по улице Садовой у подножия горы Улут-Даг. У бабы Тани я появлялся частенько, она была очень добрая и приветливая, меня тоже очень любила. Всегда угощала печеными в печи шанежками с картошкой и молоком, да и вообще всякими вкусностями. И ещё, она была очень верующая. В то время это была редкость. Вера у нее была старая, православная. Как она говорила, что мы, мол, из кержаков-старообрядцев. И чтобы выйти из дома, не перекрестившись перед иконой, такого было нельзя. Но нам, малышам, надо было креститься, наверное, каждые пять минут. Потому что на одном месте нас можно было удержать только за столом с угощеньями. Мы ей, как могли, помогали по хозяйству. Любимое  место  развлечений было на сеновале в стайке, под крышей, мы даже иногда ночевали там. После того как напрыгаемся по сену, чешемся, как шелудивые, нас отпаривали в бане березовыми вениками. Я баню очень любил, но париться так сильно, как взрослые, не мог.
Тетя Женя работала на хлебозаводе. На работу к ней заходили при условии, что не будем бегать и ничего не будем трогать руками без спросу. Нас там все знали и принимали, как родных. И даже когда тетя Женя была на выходных, все равно не отпускали без угощенья, без горячих булочек с повидлом. Все тетеньки были очень добрые, а сторож, деда Ваня, нам разрешал даже кататься на свиньях, которых держали на подсобном хозяйстве. Это было здорово! Садишься верхом, как ковбой на большую свинью, берешь ее за уши и летишь с криком старого индейца, пока не улетишь в грязь. После таких скачек мы бывали очень похожи со свиньями, цветом и запахом. После чего пролазили через дыру в заборе и бежали на казанкол отмываться. Вода в ручье всегда холодная, вырывали ямки в песке, где она быстро прогревалась, и грелись после холодной воды. А пока доходили до дома, одежда успевала высохнуть, но запах сохранялся долго, поэтому нам все равно влетало.
Все каникулы я почти не появлялся дома, брат тоже пропадал где-то со своими друзьями. Но когда мы с ним встречались, что-нибудь да происходило.
Однажды я гостил неделю у тети Жени. Его друзья собрались на лавочке. Я, естественно, отирался рядом, путаясь под ногами. Место это звали – зоопарк. Потому что все ребята и девчонки имели прозвища: Лев, Кот, Заяц. Вечерами они собирались всей компанией, всей  своей звериной стаей, пели песни под гитару. Меня, как правило, прогоняли. Одно время братишка при мне делал «бомбочки» из стружки алюминия, марганцовки и спичечных головок. Меня это очень впечатлило. И после очередных оплеух в мой адрес, я решил отомстить этой банде за все свои обиды.
Залез в сарай, через дровяник вскарабкался на крышу на чердак. Дома взял спички и все, что нужно. И начал изобретать свое грозное оружие. Первый заряд получился, но фитиль был очень коротким, и бомба взорвалась под самым носом. Я даже не успел отвернуться, как опалило чуб и брови. Из-за этого брат постриг меня наголо. А в зоопарке меня прозвали «бывалый». Но на этом я не остановился. Соорудив на карбидной основе мощную бомбу, запалил ее прямо у лавочки, в канавке, со стороны огорода, где сидела вся их звериная стая. В этот раз были пострадавшие, осколками бутылки из-под шампанского девчонкам покарябало все ноги, потому что они были в колготках. После этого брат мне поставил здоровенный фингал, и у меня надолго пропал интерес к пиротехнике.

Настала осень. Началась школьная пора, но было тепло, словно лето продолжалось. Мы, работали в пришкольном саду, убирали листья, резвились, прыгали через кучи. И вот, приземлившись на другой стороне кучи, я вдруг налетел на грабли, которые мы сооружали на уроках труда, проколол ступню левой ноги. В очень сильном шоке, я только чувствовал, как носки становятся влажными. Снял кеды и носки, замотал ногу шарфиком.
Пацаны на носилках, в которых мы стаскивали листья, понесли меня в медпункт школы. Всем в это время было смешно. Носилки опустили, и я попрыгал по ступенькам в мед кабинет. Там поставили укол и обработали, и перевязали рану. Когда шоковое состояние прошло, нога стала пульсировать и как будто разрываться. Меня решили везти в больницу.
Вызвали скорую помощь. Вскоре пришла мама. Навстречу ей я попрыгал на одной ноге, но вдруг закружилась голова. Мама подхватила меня и понесла к машине скорой помощи. Конечно, было стыдно, что меня, такого здорового, Мама несет на руках. Я просил ее, чтоб опустила, что я в силах дойти сам, но она не слушала.
В больнице мне снова сделали укол и обработали рану, воткнув туда какую-то резинку. И сказали, что я должен ходить на перевязку. Три раза в неделю.
Мама пошла на работу, а я похромал домой. Идти было далеко в гору. Встретила меня бабушка, мы с трудом сняли обувь. Нога была мокрая, вся в крови. И я снова зашатался и ослаб. Бабуля сказала, что это – от потери крови. Положив меня на кровать, ушла копошиться на кухне. Вот такая первая кровавая суббота сентября получилась у меня в эту прекрасную осень.
Болел я две недели. Потом опять пошел в школу. Учиться стал неважно. Поэтому стал ходить на дополнительные занятия. Особо трудно давалась математика, потом химия. По остальным предметам все вроде было на среднем уровне. Но что обидно, имел тройку по физкультуре. Я был "в меру упитанный малый", и ни по какому виду спорта не преуспевал. И тогда, дал я себе слово, что возьму и исправлюсь, во что бы то ни стало. Всю зиму ходил на лыжную секцию, но опять же особых результатов не достиг. Начал посещать Драматический кружок, там учили стихи, играли пьесы, басни Крылова, словом, было интересно. У меня тем временем стало появляться все больше друзей. И соратников в моем начинании.

Смерть мамы для меня была внезапной. Я никогда не думал, что смогу потерять так много в жизни, самого любимого человека, маму.
Она долго болела, лежала в больнице на Казе, в соседнем шахтерском поселке. Я часто навещал ее, мы долго разговаривали. Было больно видеть, как она переживала за нас с братом. Коля, еще служил в армии, в Чите, потом в Биробиджане. Тут как-то странно Маму выписали из больницы, но она нисколько не выздоровела, ей даже легче не стало. На работу не ходила, была на больничном. Я вообще сильно переживал за нее. Со школы возвращался рано, в кружки престал ходить. Помогал по дому. В ночь на четвертое марта Мама умерла. Обнаружил ее отчим и когда он заревел, проснулся я. Он мне ничего не мог сказать. Я понял все.
 Долго сидел и плакал, обняв ее, и чувствовал, как тело ее холодеет. Я никак не мог понять, почему она не откроет глаза, не встанет, не заговорит со мной. Она лежала недвижимо передо мной, и ее уже не было. Я долго не мог смириться с этой мыслью. Когда приехали врачи и милиция, отчим разговаривал с ними, а я убежал к бабе Жене, залег на сеновал и долго плакал. О смерти мамы сообщили телеграммой брату. На похороны пришел весь мой класс, учителя, все знакомые мамы, было очень много народу.
Когда все закончилось. Я не мог найти себе места, мне казалось, что все вокруг стало для меня чужое. Не мог спать, есть и вообще как будто вся жизнь закончилась и не имела никакого смысла. Вокруг плыли лица, предметы, но я их не видел, ни с кем не разговаривал. Кто-то подбадривал, кто утешал, но все это было ни к чему. У меня было горе, я потерял маму.
На следующий день пошли встречать брата на станцию Ахпун. Первым заметил его я, мы обнялись. У него и у меня катились слезы. Брат был высокий, в военной форме. Золотые пуговицы и регалии на груди светились на солнце. После, на несколько минут зашли домой. Никто не смог объяснить брату, почему Маму похоронили, не дождавшись его. Он привез с собой цветы, которые мы понесли на могилку.
- Вот, братишка, мы остались одни, - Он обнял меня, мы подошли и обняли бабушку. Она плакала навзрыд.
Когда возвращались, Коля спросил: «С кем жить останешься, с отчимом или бабой?» Я, не задумываясь, сказал, что с бабушкой, потому что она мне была родней. Брат мое решение одобрил.
       Так я стал сиротой. Коля уехал в армию, отчим меня выгнал из дома и стал пить. Я жил с бабулей.
В скором времени брат пришел с армии, и мы стали жить втроем. Отчим пропил нашу квартиру и уехал, больше не появляясь.
Было трудно, я стал плохо учиться, пропускал занятия. Но отца и маму мне заменили бабушка и брат. Он устроился на работу в шахту. Я учился с горем пополам. Бабушка за мной следила. На родительское собрание ходил Коля. Потому что бабуля была глухая. И не могла ходить в школу. Учительница Антонина Афанасьевна Авдошкина приходила иногда к нам, интересовалась моим житьем. Они подолгу беседовали, бабулька угощала ее своим фирменным печеньем. Общаясь жестами и крича в ухо бабуле, Антонина Афанасьевна рассказывала обо мне и о моих успехах в школе. Бабуля очень любила меня и всегда переживала, если я поздно возвращался домой.

На крышах висели сосульки. Солнце пригревало все теплее, в воздухе запахло весной, набухали почки, наступал конец апреля. Удивительно теплая и ранняя весна стучалась в окна первым дождем. Появлялось все больше проталин, вдоль дорог бежали ручьи. А как пели, заливались весенними трелями птицы! Ворковали и купались в лужах голуби. Все вокруг оживало, распускалось, пахло свежестью. День стал особенно длинный, а ночь пролетала незаметно.
Первого мая мы с классом ходили на демонстрацию. Проходили колонной по центральной улице поселка, до площади с огромным скоплением народа, потом вливались в общий митинг. Все с шариками, плакатами, и размахиваем флажками над головами. Если с пригорка посмотреть на площадь, она похожа на большой гудящий муравейник.
Так как зимой снегу было мало, на лыжную секцию я ходить перестал, ее попросту закрыли. Мы начали бегать на роликах. Но они мне были не по душе.
В мае мы с бабулей ходили за черемшой. Набивали по рюкзаку, и продавали ее на базаре, по пятнадцать копеек пучок. Это был наш доход, потому что одной пенсии нам не хватало. А брат женился на Маринке.  У нее был ребенок - девочка, Настя, хорошая такая. Любила танцевать. Я постоянно с ней водился. Жить мы стали все вместе в однокомнатной бабушкиной квартире с печным отоплением.
По вечерам драмкружок чередовался с волейболом. Летом вплотную занялся бегом. Покупал все брошюры, что попадались на глаза, с Ушу, Кунг-фу, китайской дыхательной  гимнастикой. Штудируя их дома, помаленьку начал заниматься.
С утра подъем, разминка суставов, плюс дыхательная гимнастика. Легкий завтрак – морковка, хлеб или булочка и кружка молока. Потом я прибирался по дому, помогал бабуле. Часов в десять-одиннадцать выбегал из дома, делал до тридцати километров круг по горам по пересеченной местности. Возвращался уже в середине дня, потому что задерживался на озере, или по дороге собирал ягоду. Набрав земляники в шапку-восьмиклинку, угощал всех своих. Вечером мы с ребятами собирались на «зоне», подтягивались на турнике, играли в волейбол и успевали погонять хорька с местных огородов.
В то лето я значительно окреп и подрос на семь сантиметров. Научился играть на гитаре, правда, почти игрушечной, вернее просто детской. Мне купил ее брат на какой-то праздник. Учиться было не у кого. По вечерам, у костра на лавочке, Серега Комаров выносил гитару. Пел он хорошо, его могли слушать часами. Я наблюдал, как он переставляет аккорды, иногда просил показать. И в свободное время, которого было вдоволь, брякал, сводя всех с ума своим громким пением. Брат после работы, пытаясь отдохнуть, выгонял меня на улицу. «Иди, соседей мучай!»
По соседству жил Димка Семенов. Его мама дружила с бабушкой, они часто приходили к нам, а мы с бабулей к ним. Димка был меня помладше. Их семья была очень набожная. Родители «тряслись» за него. Димочка – то, Димочка – это. Я же занимался, чем хотел, и был общительным. Но мне нравилось ходить с ним в тайгу, за десять, двадцать километров. Как-то на берегу речки Золотушки мы даже строили штаб, где у нас были всякие приспособления и инструменты для охоты без оружия.
Мы считали себя частью живой природы, вроде эльфов, жителей леса. Ходили, тихо наблюдали за зверями. Много раз уходили с ночевьем, устраивали лагерь для выживания. Брали с собой провизии на два дня, а жили в тайге неделю или больше, если кто из нас ходил в поселок за сухарями.
Весной учились делать муку из луковиц кандыка, и за одно лето собрали и высушили столько трав, сколько в аптеке не было. К нам за корешками обращались все соседи и бабушки, кто занимался лечением.
К концу лета собирали грибы, бабуля с Димкиной мамой их солили, мариновали и жарили, делали салаты. Успевали ловить рыбу, засаливали, потом несли домой. Ближе к осени били орех. Кедр плодоносит хорошо, один раз в четыре года. Ореха было вдоволь, бабуля даже продавала ведрами соседям. С братом и соседскими пацанами собирали живицу. На стеклянную бутылку надевали железный желобок, по которому сбегает внутрь пихтовая смола, когда им протыкаешь выпуклую, на поверхности ствола дерева, почку. Вот так с утра до вечера мы обрабатывали деревья сверху донизу. Литр живицы в то время стоил двадцать пять рублей. Вдвоем мы собирали его за два-три дня. Если поблизости живичные места кончались, то мы углублялись в тайгу. Ориентировался я хорошо даже в самой глуши, за многие километры от дома, без зарубок на деревьях, без надломанных веток. Даже в гуще леса легко определял стороны света и выходил к биваку, уходя рано утром и возвращаясь, когда сквозь деревья уже проглядывали звезды.
В темноте мы с Димкой передвигались, высвистывая друг друга, или колотили по сухостоинам палкой и шли на звук. Играя в «эльфов», многое постигли. Научились маскироваться так, что, бывало, подбирались к туристам так близко, что они ходили, чуть ли не сбивая нас, но не замечали. Вот было интересно. А когда участвовали в  школьной Зарнице, оставались всегда живые, и доходили незамеченными. Умели хорошо и правильно развести костер в экстремальных условиях, остаться на ночлег во время дождя, определить самое подходящее для него место. Да и просто выжить в тайге для нас, казалось, было, плевое дело. Единственное, в чем меня Дима не поддерживал, это в ежедневных спортивных тренировках. Он все делал не торопясь, вразвалочку, не любил шумных компаний, дискотек, да и вообще ничем не выделял себя в обществе. Дружил он только со мной, а когда меня не было – с одноклассниками, тоже Дмитриями, Багрецовым и Андрейчук. Они были классными пацанами, я тоже с ними вскоре сдружился, и мы все вместе ходили в походы.
Горная Шория – это жемчужина Кузбасса. Здесь горы, реки, водопады и нехоженые тропы.





 
 Этим летом брат работал на тракторе МТЗ, далеко от поселка. Черешта - когда-то была деревней, но теперь на этом месте располагалось подсобное хозяйство Темиртауского рудника. Выращивали картофель и косили сено для скота. Брат сначала косил, а когда взял меня с собой, на неделю, они уже сгребали и скирдовали. Я был только рад оказаться на воле. С первого дня  уже знал все окрестности. Ночевали в вагончике на берегу Черешкинки, которая впадает в реку Кондома.
Рядом была кухня - полевая столовая, расположенная под навесом. Кормили хорошо, можно сказать, на убой. Так что неделя за двадцать километров от дома – это настоящее путешествие и отдых, с работой, купаниями и приключениями.
На второй день я включился в работу. С утра повариха попросила помочь на кухне. Почистив картошку, носил воду с речки, потом побежал к брату. Он стаскивал волокушами сено, где его скирдовали. Сначала я катался с ним на тракторе. Это незабываемо, когда МТЗ-80 едет в гору, на задних больших колесах, опираясь сзади волокушами о землю, а передние висят в воздухе. Ощущение, как будто трактор живой, аж дух захватывает. На равнине брат давал мне  управлять этой клокочущей громадиной. Спрыгнув с трактора, пошел помогать ставить стог. Мне дали вилы, чтобы подавать сено наверх стога, где два человека укладывали его, как надо. Потом видимо кончилось терпение, и меня закинули наверх, чтобы ходил и утаптывал стог и, конечно, чтоб не мешался внизу. Весь день, путаясь под ногами у работяг, то там, то здесь, я  пытался сделать что-нибудь полезное для общего дела, но мало что умел, да и силенок было маловато для серьезной мужской работы.
После обеда искупался под деревянным мостом, и до вечера вертелся на кухне у поварихи. Мужики шутили: «Малый – не промах! Знает, где тепло и сытно!» Я же таскал ведрами воду, делал салаты из зелени на ужин. Когда наступили сумерки, все поужинали и сели в вахтовку, это машина Зил-130 с будкой для перевозки людей. Собирались ехать домой. Оставались только три тракториста, я и повариха с мужем, который так же работал с братом.
Вечером все сидели у костра, обсуждали  работу, плели всякие истории, небылицы. В костре пеклась картошка, а я шуровал угли палкой. Искры летели высоко, как маленькие фонарики, догоняя друг друга, исчезая в молочно-сером дыму и выскакивая из него, будто играли в прятки. Я любил такие минуты, когда на небе загорались звезды, все вокруг утихало, и через пощелкивание костра слышно было, как дышит природа. Где-то заливался соловей, а ему подпевал еще кто-то.
В темноте загорались гнилушки на пнях, будто там кто-то ходит и светит своими глазищами. Я даже решил проверить, дошел до огонька, это оказался простой трухлявый пень. Отломив огонек, вынес его к костру, но на свету он не горел, это была просто щепка, не представляющая ничего интересного. Тогда  набрал таких щепок и в темноте выложил на камне образ какого-то лесного чудища. Потом показывал его взрослым, и они чуть-чуть - и поверили бы, если бы, рассказывая о чудище, как оно ходит и хрустит ветками, я не засмеялся.
- Взрослых людей обдурил! Если бы не он, мы бы даже и не видели, что коряги в темноте светятся!
Потом еще долго всматривались в темноту, разглядывая огоньки, которые, как будто, и, правда, двигались, попадая в тень листвы, шевелящейся от ветра, заслоняя их от наших глаз. И тут все, как дети, начали пугать друг друга, рассказывать страшные истории, от которых становилось жутко, но весело, когда кто-нибудь вскрикивал от страха. Попив чай из трав, закусив печеной картошкой, отправились спать. С рассветом ждала работа. К утру весь лог над речкой был в густом тумане. Брат говорит: «Погода поменяется». Вскоре приехала вахтовка, и сразу все ожило.
 
После работы на кухне я отправился по своим делам, ища чего-нибудь интересного. Вдоль берега тянулась нахоженная тропинка, углубляясь в пихтач, огибая болотца, царства кровожадных комаров и мошки. В реке было хорошо  видно даже мальков усана, спрятавшихся за мохнатые донные камни. Речка то разливалась и медленно омывала поросшие талиной берега, то, натыкаясь на скальные выступы, неукротимо прорывалась, словно желая раздвинуть скалы. На таких порогах хорошо клевал хариус. На скалистой почве фиолетовой душистой полосой рос чабрец, кучками у берега – дикий лук.
Тракторов почти уже не было слышно. Перепрыгивая через колодины, я вышел к тихому омуту, а точнее, плотине, построенной бобрами. Они, как лесорубы, повалили почти все деревья по берегам и перепрудили реку. В этом месте она была похожа на маленькое лесное озеро. Спрятавшись за дерево, стал тихо наблюдать, отбиваясь от наглых комаров. Ждать пришлось недолго.
Сначала всплеск, такой, как будто кто-то бросил в воду палку. Со стороны правого берега, прямо у меня под носом, из плауна - нагромождения плавающих веток, показалась блестящая, черная голова. В зубах она держала палку. Бобер, за ним другой плыли мимо меня к плотине. Они вертелись, как рыбы. Наблюдая их рабочий день,  просидел на плотине до вечера. Но, наконец, мошка и комары победили мое терпение, я рванул со всех ног к лагерю, чтобы успеть на ужин. У моста окунулся в воду на своем любимом местечке.
Все уже собрались под навесом, бурно обсуждая день. На меня не обращали внимания, только брат ругнулся:
- Где шатаешься, шалопут?
- Бобров смотрел. Они там плотину построили.
- Ладно, ешь, давай, завтра покажешь.
 Повариха тетя Люба удивлялась:
- Целый день голодный!
- Я пучки и лук поел.
Стол покатился со смеху. У костра я рассказывал про бобриное строение. Коля слушал, как бред, но согласился пойти со мной.
Чуть свет, в тумане тетя Люба уже гремела посудой. Казалось, будто небо упало на землю. Дождь лил всю ночь, грязи стало, как на свиноферме. Подумалось: «Хрюшкам была бы благодать». Но в благодати пришлось передвигаться нам. Поход к бобрам отложили до обеда, пока солнышко не подсушит дорогу. Бригадир дядя Вова объявил выходной, и  мужики после обеда засобирались на рыбалку. С поселка  на мотоциклах приехали друзья брата. Рыболовные снасти у нас были. Погрузив все на технику, направились к местечку Белый камень. Это пятнадцать километров в глубь тайги. Меня посадили на закрепленные, на «Иже» рюкзаки. Дорога уже подсохла.
Остановились на поляне, на верхушке холма, который огибала река. Выбрав место поположе, спустились к огромной скале. Это и был Белый камень. Скала выглядела как гора снежных валунов, сложенных каким-то великаном и тающая под палящим летним солнцем. Ниже река мелела, на повороте перекатываясь по скальным выступам. А выше по течению, у черной скалы, река как бы ударялась и усмирялась, становилась медленной и спокойной.
Бивак устроили между этими скалами. Нарубили дрова, соорудили навес. Рыбаки пошли за Черный камень с переметами и закидушками. Я остался ставить корчажки для живца и сторожить вещи. Случайные байдарочники или туристы могли прихватить чего мимоходом. Из тальника срубил себе удочку. Наловил ручейников в зеленых домиках, замаскированных под маленькие палочки. Я твердо знал, что именно на них клюнет «крупняк». Но моих ручейников сожрали ерши, сопливые и колючие, за десять минут проглотив все мои крючки. После четырех ершей я поменял место и наживку. Было жарко, рыбачил я в одной майке, прикрыв плечи. В маленькой заводушке у Белого камня было очень уютно. Клева не было. Побежал проверить корчажки. На том месте, где лежали ерши, лишь мокрое пятно. Воришек я сразу обнаружил – две большие черные вороны перепрыгивали на березе с хитрым видом. «Давай мол, дружок, брось рыбки на бережок!» «Фигу-дрыгу, второй раз у вас не получится!»
Вернулись брат с друзьями. В корчажках улов был хороший. Рыбу рассортировали, занялись ухой. Коля вырезал рогатулины. Мне досталось, как всегда, почистить рыбу, нарвать травы для приправы. Салат я сделал из лука, шкерды и молодых листьев крапивы, заправив сметаной от тети Любы. Вспомнив про удочку, тихо и незаметно испарился. Подходя, вижу: удочка слетела с камня и ползет к воде. От шока даже мурашки по спине побежали. Бросился, как вратарь на шайбу, потянул, удилище согнулось дугой, леска как струна, а в воде что-то сильно держит и водит из стороны в сторону.
 Заорал во все горло, зову брата. Появились все, с испуганными лицами.
- Поймал, я кого-то поймал!
- Кого? – вздохнул он.
- Не знаю. Я вытащить не могу, кто-то большой. Сильный, падла! Удочку хотел утащить, я еле успел.
Брат с трудом вытащил из воды большого налима. Я обалдел. Это была первая, самая большая рыбина в моей жизни. Положив налима в садок, отправились ужинать. Брат и Серега с Вовкой смеялись над моими восторгами. «Мы уж думали, что случилось, а он налима поймал. Эх ты, карась», - и врезал ласковый подзатыльник.
Поужинав, отправились проверять закидушки, меня оставили следить за костром и готовить все к ночлегу. Я помыл посуду, наготовил дров на ночь, сидел у костра, поглядывая на воду. Время шло, они что-то не возвращались. Наступили сумерки. Было тихо вокруг, пели птицы, река как будто уснула, только изредка всплескивала рыба. В одиночестве становилось жутко, всплыли все страшные истории про медведей-людоедов, про стаю волков, охотившихся на людей. Но на мое спасение, с ветром стали появляться далекие голоса товарищей. Спустились тучи, стало особенно темно. Из темноты сначала вышел Сергей:
- Ну, как ты, Санек?
- Нормально, - дрожащим голосом отвечаю я.
- Брось! Замерз, что ли? Не боись, мы рядом!
Показались Коля и Вовка, по пояс мокрые. Выпала роса, а трава была уже высокой. Принялись сушить одежду у костра.
- Санька, сходи, нарви смородиновых листьев, чайку заварим, - попросил брат.
Я пошарился в темноте по кустам, нарвал, бросил в чайник. Дав ему покипеть, брат принялся наливать чай.
- Сашка, черт тебя за ногу! Что ты нарвал?
- Как что? Смородину!
- Иди-ка, на, попробуй, ботаник хренов!
Вместо смородины оказалась калина, очень горькая. На меня, конечно, никто не обиделся, но мне пришлось искать в темноте настоящую смородину.
Назавтра вернулись в Черешту, посмеяться было над чем. В этот день началась гроза, и пошел дождь. Меня с вахтой брат отправил домой. Стоило мне добраться до дома, дождь прекратился, тучи разветрило.
Как все-таки приятно оказаться дома! Бабулька копошилась на кухне, пахло пирожками, моими любимыми, с колбой и яйцами. Я вручил ей пойманного налима, букет чабреца, пучки речного лука. Она тут же начала печь большой пирог с налимом и картошкой. Вечером позвали Димку на чай с пирогом. Конечно, мне было что рассказать: и про бобров, про воришек-ворон, про ночную смородину, и про многое, многое, что я успел увидеть за эти четыре дня.

Наступил вечер, на улице шел дождь. Сидя за столом, я изредка поглядывал в окно. Тихо играл магнитофон, все домашние ложились спать. Я листал книжку, от настольной лампы шел какой-то добрый и теплый свет. На душе было спокойно и уютно. Прямо перед домом, у дороги, горел фонарь, и мне было очень хорошо все видно через влажное стекло. Я как будто ждал кого, было такое чувство, что вот-вот, шлепая по лужам, кто-то скрипнет калиткой и вбежит на крылечко. Но никого не было. Вся улица была пуста, и только лужи под светом фонарей пузырились и блестели. Но вот чья-то тень выскользнула из соседнего дома, прыгая по островкам гравийной дороги, не залитым водой. На свету показался Димка. Он еще не успел даже заскочить на крыльцо, как я открыл входную дверь.
- Привет! – он заскочил в сенцы и стряхивал с себя остатки дождя.
- Ты чего? – спросил я.
- Да просто скучно, решил к тебе пойти.
- Знаешь, а я тебя ждал. Я знал, что кто-то придет, и этим «кто-то» оказался ты.
- Просто у нас с тобой были одинаковые мысли.
Димка принес с собой Библию. Мы уселись под моей ласковой лампой, открыли книгу и стали перебирать страницы, обсуждая и стараясь запомнить все заповеди. Потом заучивали молитвы, которые помогали в пути. Чтобы легче запоминалось, написали их на листочке, и каждый положили в карман, чтобы слово Божье было всегда с нами. Я был некрещеный, но в Бога верил. Просидев до полуночи, мы доели пирог с налимом, и нас уже клонило в сон, но дождь закончился, и мы решили прогуляться. На улице было светло и тихо. Немного постояли под фонарем, но поднялся ветер, и, пожав друг другу руки, пошли по домам.

Летом я жил в сенцах и мог приходить во сколько угодно, не тревожа домашних. Закрыв дверь, юркнул в кровать под свое любимое  пуховое одеяло, и, слушая дождь, уснул.
Разбудил меня гул машины, проехавшей мимо дома. Убрав постель, я оделся и направился будить Димку. Тот еще нежился в кровати, выглядывая одним глазом из-под одеяла.
-  Саш! Ты что? Еще же рано!
- Вставай, котяра, хорош потягиваться. Все самое интересное проспишь. Ты помнишь, мы собирались пробежаться?
Он нехотя начал собираться, как всегда, не торопясь. Больше всего на свете мне не нравилось ждать его. Я всегда его подгонял в этих случаях. А если б не подгонял, он, наверное, собирался бы весь день и так никуда бы не пошел. Стоя в дверях, я подбадривал его:
- Телега старая, скрипучая. Телега, сделанная из трухлявой коряги. Не нагибайся, Дима, за штанами, не одевай их слишком быстро, а то рассыплешься. Ой, где же второй носок?
Димка шипел что-то под нос, потирал глаза и пытался проснуться. Когда он, наконец, собрался, мы побежали к «Двум Братьям». Так назывались две горы, равные по размерам, возвышавшиеся над другими. Мы должны были преодолеть круг в тридцать километров, с привалами и купанием. Восход солнца застал нас у кладбища. Димка постоянно отставал, а я, удаляясь от него в пределах видимости, разворачивался и бежал навстречу. Отдохнув чуть выше кладбища, полюбовавшись рассветом, побежали дальше.
С восходом солнца воздух наполнялся ароматом цветущих трав, дышать было одно удовольствие. Обогнув гору Темир-Тау, спустились к железной дороге, до «Двух Братьев» было рукой подать. Солнце спряталось за горами, и, казалось, мы вернулись назад во времени. Но это ненадолго. У подножия был трудный участок. Дорога тянулась медленно в гору без особых подъемов, и только ближе к вершинам подъем становился крутой и трудный. Нам предстояло обогнуть по лесной тропе со скальными выступами одну из вершин и спуститься через каменные насыпи вниз.
Когда-то через эти места проходил Колчак, до сих пор сохранилась пещера, где он останавливался, как рассказывают старожилы. Наш путь пролегал как раз через это место, и дальше вдоль горы Каштау через сосновый бор.
Спуск всегда легче, я оторвался от Димки, и когда он начинал подъем к горе, я уже, обогнув ее с другой стороны, выбегал к нему навстречу. Воздух здесь был особенно легкий, на этом участке обычно открывалось второе дыхание.
Спускаясь, я увидел такую картину: Димка бежит, как обычно, размеренным темпом. И вдруг, подпрыгивая, как кенгуру, и крича, как дикая обезьяна, ломится в кусты. Потом, маша руками, кидается вдоль обочины мне навстречу. Я остановил его. Успокоившись, он говорит: «Саня, там змея, там пчелы, там колючки». Мы осторожно подошли к тому месту. На глиняной дороге лежала большая черная гадюка, голова ее была раздавлена. Диман говорит, что я на нее, наверное, наступил, когда пробегал здесь, и просто не заметил. А он бежал следом, с испугу запрыгнул в кусты, а там налетел сразу на осиное гнездо, испугавшись уже ос и отбиваясь от них, залетел в татарник. За какие-то секунды он заработал себе нервный шок, царапины от колючек на ногах и руках и несколько укусов залетевших под майку диких ос.

Мы перевели дух, посмеялись и побежали вниз к полотну и домой.
День начинался славно. Дома нас отправили за хлебом, а потом мы пошли обедать, договорившись встретиться через полчаса. Солнышко поднималось, становилось жарко, на небе не было ни облачка. Народ на улице почти не появлялся, все были или на речке, или просто на природе. А кто-то копался в огороде, стаскивая мусор в кучи.
Мы решили пойти на Оськино, порыбачить да грибов посмотреть, в это время должны были пойти подберезовики и первые опята. Приготовился к походу я минут за десять, Дима, с моей помощью, не спеша, управился за час. Взвалив рюкзачки на плечи, мы потопали в сторону Бама. Бам – большое искусственное озеро, сделанное для очистки сточных вод с доломитной фабрики. Расположено между двумя горами, Улут-Даг и Пыхтун. Вода в озере чистая и прозрачная, как слеза. Сверху оно выглядело, как драгоценный камень в серебряном уборе. Берега белоснежно белые и чистые. Белоснежные они из-за доломитной крошки, намытой стоками.
Спустившись к Золотушке, мы, вместо того, чтобы подняться в гору и перейти речку, пошли вверх по течению, сосновым лесом, когда-то посаженным лесничеством. И сами не заметили, что вышли на Пыхтун, но совсем не с той стороны, где нужно. Поэтому решили идти не на Оськино Стояние, а в березовый лог.
Река Тельбес протекала в восьми километрах от поселка. Нам предстояло спуститься по лесной дороге вдоль широкого лога. Перейти, через казанкол. Подняться на хребет Улут-дага. Спуститься в березовый лог. Перейти, через следующий казанкол и по лесной тропе, через болото, выйти к широкому лугу.
Тельбес берет начало с горы Мустаг, что находится выше уровня моря на пятьсот шестьдесят километров. Здесь красивые места, рыба, водятся хариус и таймень. И, как и везде, здесь встречались и лоси, и медведи, рыси, волки, зайцы.
За Улут-дагом росли в основном березы, и было очень светло и зелено. На подходе к казанколу мы искали место перейти на тот берег, не замочив ног. Вдруг из-за речки в кустах что-то затрещало, раздался рык. Я не заметил, как мы с Димкой оказались на березе. Димка огромными глазами смотрел на меня, а я на него.
- Медведь?
- Медведь.
После пяти минут сидения на дереве наши руки стали отекать. Дима предложил сбросить рюкзаки на землю.
- Сиди тихо, - говорю. – Может, нас не заметит и уйдет, а если бросим, то на запах сала в рюкзаке он выйдет. А по деревьям он лазит лучше нас.
 За кустами опять раздался рык и тяжелый храп. Мы примолкли и еще сильней прилипли к стволу. Димка сидел надо мной, ствол березы передавал мне его дрожь. Вдруг снова раздался хруст веток. Мы с Димкой от страха зажмурились. Хруст прекратился, я открыл глаза. На поляне стоял бык.
- А где медведь?
- Это он и есть.
Кое-как слезли с дерева, три метра от земли на нем не было ни единого сучка. Долго смотрели на березу и на быка, который мычал как медведь, пыхтел и жевал траву, не обращая на нас никакого внимания.
Перейдя по поваленному дереву на тот берег, мы, настороженно оглядываясь по сторонам, отправились в путь дальше. Все-таки странно было встретить быка так далеко от поселка. Обычно скотина так далеко не заходила. Под впечатлением мы не заметили, как вышли к реке. Скинув рюкзаки, сразу разделись и пошли купаться к скалке, на наше любимое место. Бережок из песка, намытого из-за большого валуна, стоявшего в воде выше скалы. На нем мы загорали, как на палубе курортного парохода, идущего мимо прибрежных скал, поросших каписто и пушистым мхом с островками цветов на камнях. Смыв свою усталость от ходьбы по тайге, стали устраивать ночлег. Спать решили в нашем шалаше из бревешек и травы, приваленном пихтовой лапкой. Красную сухую лапку собрали в костер, а шалаш накрыли новой. Сварили суп из картошки и зелени, заправили тушенкой. Димка накопал корней лопуха и камыша. Печеные в костре, мы ели их как картошку. Ловить рыбу стали только вечером. Быстро натаскали пескарей, сварили уху. Ужин затянулся до поздней ночи.
Утром проснулись от громких выстрелов. Выбежали на поляну, огляделись. Со стороны болота к нам направлялись трое. Это были наши друзья, два Димки, Багрецов и Андрейчук и верный пес, Умка. Умка, виляя хвостом, кинулся к нам, повизгивая от радости. У Димки, лежащего у костра, облизал его задымленное и грязное после ночи лицо, все в углях от печеного камыша.
- Умой его, Умка, а то он никак не проснется.
Багрец кричал:
- Негодники, сказали, что на Оськино собрались, а сами?
- Мы, Сань, к тебе зашли, бабуля твоя сказала, что вы пошли на Оськино. – Красный, так прозвали Андрейчук из-за рыжего цвета волос, подтвердил.
У его брата было прозвище «Зеленый», потому что он много курил, а уж самого младшего брата Сашку звали «Желтый», чтобы было на светофор похоже.
- Слушайте, где вы ружье взяли?
- Да это не ружье, на, посмотри, это поджига, - Багрецов протянул мне обалденно большой и тяжелый ствол. Это и правда была поджига, но метров  с десяти, от ружья не отличишь.
- Зачем она вам?
- Да так. Это же пугач, на всякий случай. В тайге без оружия нельзя. Вы лучше скажите, зачем вы здесь, а не на Оськино? Мы туда утопали, вас нет, Умка бежит вниз по реке, мы за ним. Лишних шесть километров дали, пока на вас не вышли, - высказал Багрец с обидой.
- А если бы нас не было, то что? – выползал из шалаша Семенов.
- Пошли бы дальше.
- Давайте есть, да двинем по течению.
Никто на «двинем дальше» никак не отреагировал. В костре теплились угли. Бросив картошины, я послал Семенова за зеленью на салат, а вновь прибывшим велел доставать скоропортящиеся продукты из их набитых рюкзаков.
Здорово было завтракать всем вместе, четыре друга и собака. Солнце поднималось, роса сошла, можно было отправляться в путь. Яму с отходами присыпали саперной лопаткой.
Рыбацкая тропа путалась в тростнике, по полянам, по камням, обрывалась вместе с подмытым берегом. Впереди облаивал бурундуков и рябчиков Умка, за ним шел я, за мной три Дмитрия.
Остановились у первого порога от «Иерусалима», дальше предстояло либо пройти двести метров по воде вдоль отвесной скалы, либо обходить по горе километра полтора. Перекусив, решили в обход, чтобы не рисковать на неприступных порогах. После дождей вода поднялась, бродом пришлось бы идти по пояс, а где и по шею в воде.
Неутомимый Семенов родил умную мысль: «Нужен плот!» Все рванули рубить сушняк. У Багреца была веревка, у Андрейчук полиэтилен, взятый на случай дождя. Связали несколько бревен меж собой, завернули в полиэтилен имущество. Остались в трусах и кроссовках. Держась за плот, перебирали ногами по дну, не делая никаких усилий. Вода понесла нас, как игрушечный кораблик. Умка пулей проплыл мимо нас и уже выбрался на берег, да зря. Еще два поворота реки ему пришлось плыть за нами.
С горем пополам эти повороты мы одолели. Вытаскивая плот на сушу, Семенов оступился о скользкие донные камни и упал, расколотив локоть, не очень сильно, но больно. Вытащив вещи, я достал бинт, Багрецов нарвал крапивы, истолок камнем. Прикрыв листом лопуха, перевязали ему руку. Отдохнули. Рюкзаки после сплава намокли, стали тяжелыми.
Решили остановиться в избушке в кедровом логу, в полукилометре вверх по казанколу. Зимой и летом служила она рыбакам и охотникам пристанищем. Там всегда было что-то из провизии, соль, перец, крупы, лапша, летом даже фрукты и овощи. Закон был такой: если остановился, сделай что-нибудь для удобства и оставь провиант, чтобы прожить три дня одному или двоим.
Диманы пилили поваленную кем-то до нас березу на чурки, я колол, Семенов одной рукой со страдальческим видом таскал и укладывал их под навесом в поленницу.
- Пойду, подстрелю хоть рябчика.
Мы смотрели на Багрецова с удивлением.
- Слушай, ты из лука стрелять будешь?
- Почему? Из своего винтореза, - смутился Димка.
- Пока будешь поджигать, и метиться, тебя никакая дичь не дождется. От скуки сама сдохнет.
- Пойдем. – Он взял поджигу, а я палку, чтобы легче по косогору идти.
На спуске к реке, как на счастье, сидел на пихте метрах в семи от нас рябчик и вертел головой.
- Дима, поджигай и меться хорошо.
Поджига была заряжена дробью, промахнуться с такого расстояния было трудно. У меня в голове вертелось: «Ешь ананасы, рябчиков жуй». От выстрела ветка под рябчиком вздрогнула, он с испугу полетел прямо на меня, а я с испугу, защищаясь, сбил его палкой наповал. Когда дым рассеялся, перед нами лежал рябчик. Я не верил своим глазам.
Вернулись к стоянке.
- Чук, готовь дичь! – приказал Багрецов.
- Подстрелили? С одного выстрела? Не может быть!
- Да. Не может быть. Потому что я его палкой сшиб!
Димка понес рябчика к казану, ощипывать.
- Стой, охотник! Его нужно сначала кипятком залить. Клади на бревно, сейчас вода закипит.
Вода закипела, мы кинулись к рябчику, но он с ветки на ветку, потряс хвостом, расправил крылья и улетел. Ловить его было бесполезно.
- Обед улетел, - обиделся Семенов.
- Не переживай, калека. Все равно я теребить его не умею.
- Нет дичи, алле, будет говядина, - достал я тушенку из рюкзака.
День стоял ясный, мы с Чуком пошли к реке. Собирали растения, смотрели за рябчиками, ожидая встретить нашу бывшую добычу.
Семенов и Багрецов остались топить печь. Иногда летом в избушке мы устраивали баню. Печь позволяла, она была с бачком. Так что вечером, глубоко в тайге, за семнадцать километров от дома, нас ждала баня.
- Смотри, - Чук показывал на разваленный муравейник, - тут явно был медведь, муравьед, это точно!
Следы показывали, что он был тут совсем недавно. Примятая трава даже еще не распрямилась, царапины в коре кедров еще не набрались живицей.
- Димка, слушай, он был здесь только что.
Нервное напряжение было такое, как будто в любую секунду медведь бросится на нас. Потихоньку продвигались по примятой траве. В ложбине мелькнула чья-то тень.
- Вот он, - обреченно сказал я.
У Димки подкосились ноги и он сел на землю, не моргая и широко открыв рот. Я не знал, что делать, кричать или бежать. Тень промелькнула снова и выдала себя. Это был Багрецов, он шел нам навстречу и решил попугать. Но, увидев наши испуганные лица, на которых читалась безнадежность и обреченность, он поднялся с четверенек в полный рост из-за пня. Первое время мы тупо моргали на него. Потом Чук с палкой помчался за ним, а я за ним.
- Убью, медведь поганый! Стой, муравьед, не уйдешь! Не посмотрю, что ты в Красной книге!
- Да вы что, пацаны, какой муравьед, я хотел с вами к Иерусалиму, на пороги.
Упали, задыхаясь, на траву, на нас напал смех.
- А все-таки страхово.
Увидев, что мы хохочем, Димка подошел.
- Вот ты ввел нас в «кому», шатун.
- Я как увидел ваш бледный вид, сразу передумал. Думал, укусил кто-то, и вас парализовало. Стоят, смотрят, как столбы.
Мы с Чуком напали на него и барахтались, смеясь на весь лес. От такого шума не только медведи, слоны бы убежали. До реки мы так и не дошли. По дороге нарвали ягоды и несколько подберезовиков и сыроежек.
Семенов с видом хозяина тайги бродил по поваленному кедру и с серьезным лицом о чем-то размышлял, но мы его развеселили. Баня была готова. Веник с веточками пихты, крапивы и чабреца со смородиной получился большой, пушистый, издавал такой аромат, что жалко было париться. Солнце скрылось, мы зажгли в бане свечи и жировки, приступили к банным процедурам. Хлестали друг друга вениками, выбегали окунуться в прохладной воде казанкола. Увидел бы кто в сумерках четырех, раскаленных до красноты тела, бегущих в клубах пара по лесной траве.
Процедуры продолжались, пока не высыпали звезды, и не взошла луна. Потушили огонь в печке, навели порядок и проветрили избушку. Уселись вокруг костра пить чай с чабрецом и белоголовником. Под навесом у костра улеглись спать на мягких ветках пихты, покрытых спальным мешком, оставленным кем-то в избушке, а укрылись вторым, взятым из дома Багрецовым.
Первое дежурство я взял на себя, как самый старший. Три Димки и Умка сладко спали. Я жарил молочные шишки в углях.
Улетающие искры таяли в звездах. При полной луне было особенно светло. Листья, словно шепотом, подпевали птичке. Казалось, тени от деревьев водили вокруг костра хороводы, смахивали с травы и кустов капельки росы. У казанкола, не умолкая, голосили лягушки, как будто там, как в маленьком ночном городе, открылся базар, и опытные зазывалы приглашали покупателей, перекрикивая друг друга и нахваливая свой товар. Будить я на смену никого не стал. Ночь была теплая и тихая. Я прилег на фуфайку перед бревном, на котором сидел. Жар от костра отражался и грел мне спину, и я продремал до утра.
С реки потянуло прохладой, туман окутал все. Поднявшись, подкинул в костер, разогрел чай, приготовил завтрак. Умка что-то вынюхивал и путался под ногами. Я разбудил пацанов.
После завтрака отправились на Иерусалим. Через кедровый лог тропа вела прямо на эти пороги. Это было любимое наше место отдыха. Иерусалимские пороги тянулись меж гор с отвесными скалами высотой под двести метров. Мы взбирались на самую высоту, откуда видна была
 
вся панорама. Здесь встречались дикие козы. Медведи переходили реку на мелководье. К водопою выходили лоси. И все это было видно с высоты птичьего полета.
По перекату, засучив майки и сняв штаны, перебрались на другой берег. Умка метался по берегу, не желая лезть в воду. Поняв, что никто его не упрашивает и не ждет, решился. На середине его снесло течением, и выбираться ему пришлось через густые кусты талины.
Мы взбирались по склону, цепляясь за что можно. Собака с пробуксовкой карабкалась вслед, облаивая каждый куст, таким образом, выражая свое возмущение, что такого, почти породистого, пса заставляют лезть по скалам, как горного козла. Кое-где пришлось его подсаживать.
Наверху сели перекусить у костра. Андрейчук нарвал шишек с кедра, запечь их в углях.
- Вот это красота, красотища.
- Вот бы стать птицей и полетать над горами, - мечтал Семенов.
- А тут я со своей поджигой, бабах, и нету птицы! Зато есть мясо! – оборвав мечты, перебил Багрецов.
- Дурачок, ты, Димка. Надо о душе думать, а ты – мясо, мясо.
- А так-то не плохие окорока бы получились, - подзуживал Багрецов, хлопая Димку по ноге.
- Ах ты, мясоед!
Семенов бросился на Багрецова.
- Упадете ненароком вниз, тут всего метров сто пятьдесят, раскинете мозгами по всему берегу. Потом мы вас таких домой не возьмем. Правильно, Диман?
В лесу, ниже по склону, раздался лай собаки. Я залез на пик и сразу же оцепенел от увиденного. Наш Умка гонял, точнее за Умкой гонялся медвежонок. От удивления я чуть не рухнул вниз.
- Они играют, точно, играют! Собака с медвежонком! Ничего себе – друзья!
Пацанам я крикнул, чтобы перебирались за пик на площадку. Она располагалась на скальном выступе. Пройти к ней можно было, только обходя пик по карнизу в десять сантиметров на отвесной скале. Это было не просто, но возможно. Только там было самое безопасное место.
Они аккуратно перебрались, я остался на верху пика, наблюдал за происходящим. Умка и медвежонок резвились, приближаясь к нам. И только я вспомнил о матери медвежонка, раздался рык. Умка отреагировал мгновенно: поджав хвост, несся в мою сторону, не издав ни звука.
Ребята все видели и кричали как болельщики на трибуне. Пес летел там, где его приходилось затаскивать час назад. Преодолев все выступы огромными прыжками и без усилий. За ним поодаль бежал медвежонок, а за медвежонком вразвалочку его мама, стуча передними лапами по земле, как бы ругаясь. Мама была внушительных размеров. У костра Умка сделал круг. Я спустился к нему.
- Иди ко мне, шалун!
С радости он чуть не сбил меня с ног. Взяв его под мышки, я взобрался  назад на пик. С него я увидел, что мама уже не одна, к ней присоединился папа и братик или сестренка Умкиного приятеля, только поменьше размером.
- Они нас не тронут, успокаивал я Умку, теребя за ухо.
Пацаны притихли и смотрели на диких медведей, но в глазах не было страха. Они были уверены, что в безопасности.
Папа-медведь встал на задние лапы и зарычал. Все семейство направилось на перекат. Они валялись в воде, брызгали друг друга, совсем как люди. Больше двух часов мы любовались дружным семейством. Пока они не удалились по своим делам. И тут Багрецов заорал:
- Смотрите, смотрите, вон там перед водой за кустами! Сейчас выйдет, смотрите внимательно!
Небольшая скала как половина разводного моста свисала над водой. Спустя некоторое время на нее с благородным, важным видом вышел горный козел. Он почти ничем не отличался от наших домашних коз, только немного крупнее и серый с белой грудью. Мы так и не успели его толком рассмотреть, он скрылся в чаще леса, прыгая по камням.
В животах у нас было пусто, единогласно решили топать к избушке. Сварили суп с зеленью и консервами, вечером засобирались в обратный путь.

- Грустно, но надо домой, - сказал Андрейчук, взваливая свой рюкзак.
- Присядем на дорожку.
Шли по казанколу, вверх, вверх и вверх, пока не уткнулись в Улут-Даг. На вершине, на высоте двести семьдесят метров над уровнем моря, располагалась обсерватория с телескопом и телевизионная вышка.
В обсерватории работал наш ученый, астроном. Однажды он даже предсказал землетрясение в Японии и получил за это Нобелевскую премию, а главное, спас тысячи жизней. Сам он давно умер, народ его называл Богом погоды, а со временем так стала называться и гора.
С вершины перед нами как на ладони лежал весь поселок Темир-Тау. На горизонте, горы соединялись с небом. Дорога идущая вниз, как будто отражалась на небе. Облака расходились в разные стороны, указывая нам путь.  Но до дому было еще час ходьбы. Под гору легче, да еще по пути нас подобрал сосед дядя Володя Черешнев на тракторе с телегой.
Вернулись мы загорелые, пропитанные дымом и счастливые от впечатлений. Дома было все хорошо и без изменений.
Потом мы бесчисленное количество раз вспоминали наши приключения.
Как порой хочется вернуться в прошлое, раствориться в нем, поговорить с друзьями, побывать в любимых местах, но это возможно только на уровне мысли.