ОРЛОМ ПОЛЕТЕЛ КОЯНТО.

ОРЛОМ ПОЛЕТЕЛ КОЯНТО…

НЕУГОМОННЫЙ МУДРЕЦ

- Здорово! – звонким фальцетом торкнулось в ухо из телефонной трубки.

Коянто! Ай, ай, а я к нему в больницу никак не соберусь…

- Что-то не дождусь тебя, а ведь жду, все глаза в окно просмотрел. Вот улечу в Москву, не застанешь…

- Бегу, Владимир Владимирович!

Палата номер шесть. Ишь ты, хорошо, что больничка не психиатрическая...

Коянто, не узнавая, смотрит на меня через опущенные на нос очки. В палате – четыре койки, он сидит на правой, у двери. Перед ним стоит обшарпанный больничный стул, заваленный книгами. Под высоким ярким окошком – молодой парень в коляске. Видимо, я прервал их разговор.

- А-а! Заходи! – наконец узнает меня Коянто и бросает очки на застиранную больничную подушку.

Парень молча выкатывается за дверь.

Мы остаемся одни.

Коянто тянет суховатую руку:

- Здорово! А у меня только что был министр по делам Корякского округа. Молодой, только назначили, а ко мне уже третий раз наведался! Приходил советоваться…

Я слушаю, не перебивая. Только глазами постреливаю по книгам: что там читает наш Коянто, лежа на больничной койке. Тоненькая книжечка Еремея Айпина, книга самого Коянто «Тумми», что-то еще…

- Ну-ну, - поддакиваю я, поощряя его к дальнейшему рассказу.

- Представляешь, что он мне говорит!  - маленькие черные глаза Коянто весело блестят, кривоватый острый нос заостряется сильнее. – Говорит, что ему не хватило места в вертолете, чтобы лететь в округ! Всякие прочие краевые министры полетели, а министр округа в округ не поместился. Вот это номер, сиськи-масиськи!

И тут же Коянто обрывает свой сарказм, становясь очень серьезным.

- Я сказал ему, что он пока еще министр без портфеля, - сбавив голос, продолжает он. – Мало того, ему, как минимум, надо быть заместителем губернатора, а не просто министром. Почему Валя Броневич ушла с этой должности? Она поняла, что должность-то свадеб-на-я. Беда это, беда, Саша… Округ должен оставаться округом! Даже в составе Камчатского края! Вот это я ему и посоветовал: стать заместителем, обрести настоящий портфель…

- А вы здесь только об округе думаете, лежа на больничной кровати? – остановил я устную публицистику Коянто. – У вас, уважаемый Владимир Владимирович, вынужденный отпуск по болезни, так что, думали бы лучше о себе. Округ подождет это время. Зачем в Москву-то собрались?

- Ай, это история чисто больничная, - отмахнулся Коянто. – Операцию делать надо. Здесь меня нормально на ноги поставили, да одного нужного аппарата в больничке нет - лазера. Договорился я с Москвой…

И тут же оживает, начинает бойко рассказывать, вытирая ладонью набегающую в уголки губ слюну:

- Я лучше вот что расскажу! К моему соседу по палате пришли два молодых человека. Они сказали, что есть такая компьютерная программа... Короче, я могу говорить в микрофон, и тут же лист с готовым текстом выходит. И мой внук, который сейчас на втором курсе в Петербурге учится, тоже говорил как-то: «Деда, сейчас есть такое: можешь сидеть, говорить и только бумагу успевай в принтер закладывать». Представляешь! Вот что мне сейчас надо! Ну, я-то сам узнаю в Москве…

- Да, есть такое, - подтверждаю я. – Не надо сидеть сутками, расшифровывая диктофонные записи… Вам для дневников, небось?

- Дневники я почти закончил, подготовил к изданию. Вот надо же, чуток не успел, болезнь подкралась. Но теперь, я думаю, Гропянов и без меня обойдется, главное я сделал – том готов. С деньгами затыки, вот в чем беда…  

На этот раз он был печален. Несколько раз резко менялся Коянто за время нашей непродолжительной беседы в больничной палате. Артист! Что ни тема, то своя картинка, свое настроение. Это дано не многим. Владимиру Коянто это дано: слушать, глядя на него – одно наслаждение!

- Упрощает работу, - вернулся он к теме диктовок в компьютер. – Очень удобно! Ходишь, размышляешь и, не торопясь, наговариваешь. Готовый текст тут же распечатывается… Двадцать первый век!

- Рука бойца писать устала? – смеюсь я.

- Время жалко, - перешел на шепот Коянто. – Как ни крути, а мне семьдесят шестой год. Еще столько надо сделать. А работать стало труднее. Ты понимаешь… Вячеслав Огрызко, редактор «Литературной России», друг мой, вчера звонил, том корякской литературы выходит. Он издает литературу Севера по томам. До нас дошел! Но с деньгами там…  - Коянто закрыл печальные глаза и покачал головой. - Еще бывший губернатор Кожемяко деньги дал, перечислил, а здесь их истратили в совершенно другом направлении. А том уже готов…

- М-да, времена, - сочувственно промямлил я.

А что еще можно было сказать? Даже уважаемый людьми, в том числе чиновниками, народный корякский писатель Владимир Коянто не всегда может найти деньги, чтобы издать свои произведения. А что уж говорить о других, тем более – о книге национальной литературы. Издаться сейчас – проблема. С одной стороны – ни тебе издательских планов и очередей, ни тебе долгих согласований с рецензентами и споров с редакторами, а с другой – неси деньги на издание собственной же книжки. И пошел писатель по бизнесменам клянчить. Хорошо, если знаешь понятливых или лично знакомых, а если нет…

Так, переходя от печали к веселью, беседовали мы с писателем Владимиром Коянто. Он не хотел меня отпускать, а мне не хотелось уходить. Пока для него не настало время процедур. Да и деликатный парень в коляске, сосед Коянто, заждался нас в коридоре.

- А я таблетки складываю, - смеется Коянто. – Сестра приносит и всегда говорит: «А что это у вас с прошлого раза не выпиты? Нельзя!..» Ругает меня. Вот такие здесь маленькие больничные историйки…

Я начинаю прощаться. Коянто молча разводит руками: извини, процедуры...

В ПАЛАНЕ У КОЯНТО

В феврале 2004 года были мы с сыном в Палане и, конечно, пришли в гости к Владимиру Коянто. Сначала посидели с ним в его тесном кабинете, заваленном книгами, а затем супруга Коянто Фаина Николаевна, которую он ласково называет Фа, пригласила нас в зал, на чай с вареньем из местной тундровой ягоды.

Сели за большой стол, долго пили чай, разговаривали. Слушая рассуждения Коянто о местной жизни, я думал о том, что его незримое присутствие наверняка чувствуется всюду, где начинают говорить о культуре северян, истории, их правах. Кто более Коянто сделал для своих земляков на поприще культуры и защиты их прав, особенно в 1990-91 годах, когда он был народным депутатом СССР последнего созыва перед распадом страны? Его знают, помнят, чтят, читают книги, снова и снова ждут в гости.

Старый пастух в далеком табуне говорил мне года за три до этого: «Не спорю, ты неплохой журналист, Смышляев, Камчатку знаешь, я читал твои статьи, но Коянто, однако, лучше будет. Он-то свой, коряк, душу нашу знает». И это правда. В любом поколении каждого народа обязательно находятся люди, которые постигают всю душу своего рода-племени и начинают олицетворять ее для других. Таков и Владимир Владимирович Коянто — современный корякский писатель, человек пожилой и мудрый, заслуженный работник культуры России.

Я достал свою книгу «Время красной рыбы», в ней есть кое-что о Корякском округе.

- Слышал о ней, - сказал Коянто, раскрывая книгу. И предложил: - Давай меняться. Я тебе подарю свою «Олени бежали к морю», а ты мне свою.

Он тут же ушел в кабинет и вскоре вынес книгу. Подписал: «Александру от Владимира Коянто с уважением и признательностью за теплую беседу о Корякии – моей родине».

Книга была выпущена к его 70-летнему юбилею. Она состоит из стихов и прозы. Листая ее, мы продолжили разговор, отвлекаясь на чай после напоминаний Фаины Николаевны. Кстати, книга посвящена ей, так и написано: «Моей Берегине – Фаине Николаевне (Фа!) – настоящей русской женщине, посвящаю».

- Вы своей семьей соединили две культуры - корякскую и русскую. Как у вас складывались отношения с русской роднёй жены? – спросил я у Коянто.

Он заулыбался, глядя на жену, но ответил уже серьезно:

- Самые лучшие отношения. В стихотворении «Я принял крест» я так и пишу, говоря словами нашей русской бабки Мани: «Ты таперича владимирский, зятек, крест прими!..» Правда, я не крещеный. А вот жена — настоящая русская женщина. Если бы ее не было, то, может быть, и меня не было бы. Женаты мы сорок лет с лишним, сын, дочь у нас, внуки.

- Вы не крещеный потому, что отвергаете православную религию?

- Нет, просто, как и многие, воспитан без влияния религии, на советской почве. Тогда ведь мы жили при другой идее, вернее - с идеологией. А сейчас, кстати, вообще ничего нет: идеология кончилась, а вера в массах пока поверхностная. Многие писатели из коренных северных народностей, кстати, потеряв былой стержень, былые идеи, сейчас ударились в шаманство. Но я думаю: какие там из них шаманы? А вообще, жалко многих…

Он вздохнул. Я испугался, что сейчас заплачет. Но Коянто сдержался.

- Вы ведь многих известных писателей знали, дружили ними, ездили в гости? – продолжал расспрашивать я.

- И ко мне приезжали, - заулыбался собеседник. - За столом, где ты сейчас сидишь, многие сидели, мы так же разговаривали, так же Фа угощала нас чаем, а то и покрепче наливала. Теперь связи рвутся, теряются. Грустно. Я ездил делегатом на последний российский писательский съезд, на нем уже не встретил Рытхэу, не было Санги, а ведь он жил в Москве. Спрашиваю Айпина о них, а он отвечает, что звонил домой Санги, трубку взяла жена, сказала: «Сюда больше не звоните, он здесь не живет». Стало грустно, неуютно, я, как обычно, заплакал. Прилетаю домой, читаю в журнале, что Санги шаманит на родном Сахалине. А на столе Юрия Рытхэу лежит Библия, он в нее вчитывается. Почему, зачем? Да именно потому, что почва ушла, а нужна другая, вот и тянутся, ищут. Но, думаю, не найдут.

- Вы сейчас назвали несколько известных имен северных писателей. Вообще, список их большой, в каждом народе есть хоть один писатель, поэт. Вы представляете корякский народ, а есть ли у вас последователь или последователи?

- Есть, Юра Алотов - хороший поэт, бард. В свое время я его рекомендовал в Союз писателей. Еще при СССР мы ездили на семинар (последний, увы) в Салехард. Это был международный писательский семинар. Сейчас некоторые пробуют, пишут, в том числе на родном языке, но дальше одного-двух рассказов не идут, издавать нечего. А время такое, что надо работать и работать, сидеть на месте нельзя, не догонишь, не запрыгнешь. Поэтому похвалиться особо некем, кроме Алотова, но Юра в данное время там, у вас, в городе.

- А если говорить о северной интеллигенции, которая и зародилась при советской власти, она как сегодня себя чувствует?

- Я как-то читал у Ключевского примерно такую фразу: интеллигенция стоит на краю обрыва. Наша, северная, тоже стоит на краю. И не знает, что делать дальше. А я такую интеллигенцию не признаю. Интеллигенция должна быть твердой, гордой, независимой. Но она сроднилась с чиновничеством. А ведь чиновник зависим. Он - слепой исполнитель закона, приказа до последней буквы, ибо только тогда он настоящий, хороший чиновник, а интеллигенция — она независимая, неподвластная, самостоятельная, капризная. Где у нас такая? Нету.

Был я как-то в Петропавловске на празднике первой рыбы. Собрались северяне на берегу, варят уху, людей приглашают, приговаривают: ешьте нашу рыбку. И благодарят чиновников за рыбу, которые тут же гордо выступают, говоря: мы дали вам рыбу, варите, если бы не мы, то... Стыдно! Северяне должны сами поймать рыбу, сварить и тогда только приглашать гостей. Чтобы было от души, натурально. Интеллигенция должна так себя вести, чтобы ее уважали, к ней прислушивались. Тогда и ловить рыбу можно будет, а не выпрашивать у тех же чиновников.

В этой книге есть у меня стихотворение, в котором такие строчки: «Я в России - коренной коряк! Но теперь в России все мы - коренные». Да, все мы, каждый - коренник в упряжке, иначе не вытащим себя из того положения, в котором оказались. Это надо понимать. Увы, не все понимают. Мы сейчас в таком времени живем, когда наша судьба от нас самих зависит. Не от дяди, как нас приучали все годы советской власти, а от нас. Я наблюдаю, вижу, что выпрямление в понимании идет, но медленно, нужно другое поколение, чтобы вконец избавиться от привычного иждивенчества. Мы-то такими и помрем, и нынешние молодые - тоже потерянное поколение, но другие обязательно придут, и они будут мыслить иначе.

- Вы верите, что все поправится, в том числе на Севере? И в душах северян тоже?

- Конечно, не может не поправиться! Хотя смотреть страшно. Вот у меня сейчас идет новая повесть «Абориген», где я говорю с пастухом. Бывшим хорошим пастухом, депутатом, который бросил поселок и ушел жить в лес. В поселок лишь приходит. И вот встречаю его за селом, он жалуется: как жить в селе, если пришел пенсию получать, племянники узнали, подкараулили, не отстали, пока не отобрали. Возвращается старик к сыну, жене без подарка, без денег. Ведь сплошное бичевье сейчас в поселке, работы нет, заниматься нечем. И это не только в нашем округе. А интеллигенция тем временем все канючит: дайте рыбу, дайте тундру. А что ты делать будешь в тундре, если ничего не умеешь? В тундре должен жить тундровик, хозяин.

Настоящие хозяева всегда были, и при советской власти были, только называли их бригадирами, звеньевыми. Богатые были люди. Они и сейчас есть.

Бывало, выйдет такой хозяин в поселок, погуляет и возвращается в тундру, потому что там — его хозяйство. И никто его не трогал, даже власть понимала, что без него оленеводства не получится. В тундре хозяева останутся и будут богатыми. И вокруг них будет складываться тот образ жизни, та культура, которые сопровождали северян всегда. И это греет душу.

Прощаясь с хозяевами и глядя на Владимира Владимировича и Фаину Николаевну, я невольно вспомнил строчки из давней поэмы Коянто, где он пишет о любви девушки Струйки к юноше Коянто:

Струйка,

Дочь хозяина,

Идёт наперекор,

Она Коянто любит,

Сына снежных гор…

Именно после этой поэмы, которая была хорошо встречена читателями, поэт Владимир Косыгин назвался именем Коянто.

А в 2008 году супруги Косыгины стали лауреатами номинации «Российская сага» национальной премии «Семья России». Большая любовь, долгая совместная жизнь, прекрасная семья. Я часто вспоминаю наш чай в их паланском доме.

БУБЕН

Однажды мы встретились с Коянто в Ковране. Он был не один, а с целой бригадой агитаторов за кандидата в губернаторы Корякского округа Владимира Логинова.

Они прилетели в Ковран из Тигиля на вертолете. А мы приехали из Усть-Хайрюзова на снегоходе «Буран» вслед за камчатской гонкой на собачьих упряжках «Берингия».

- О, амто! – раскинув руки, пошел на меня Коянто.

Я спрыгнул с сиденья «Бурана», расправил занемевшие плечи, отряхнул запорошенную снегом стылую одежду. Мы обнялись.

- Замерз? – участливо спросил веселый Коянто. – У нас есть, чем согреться. Пошли!

Так я сразу попал в круг счастливых от встреч людей. Сидели в учительской местной школы. В спортивном зале шел концерт, посвященный приходу упряжек «Берингии». В стенах пустых школьных коридоров громким эхом отдавались ритмичные стуки бубнов. Коянто, раскинув руки, пытался танцевать «Хололо». Потом сел рядом, обнял меня за плечи, жарко заговорил в самое ухо:

- Второй день летаем из села в село! Я счастлив! Спасибо Логинову за то, что взял в команду. Столько встреч, столько разговоров! Когда бы еще я так попутешествовал по любимой Корякии!

В это время в учительскую вошел руководитель ительменского ансамбля «Эльвель» Борис Жирков. На нем была концертная одежда вождя ительменов, лицо раскрашено орнаментом, в волосы воткнуто орлиное перо. Он только что закончил танцевать, и грудь его высоко вздымалась от глубокого, усталого дыхания. Но, увидев среди нас Коянто, он от радости подпрыгнул так высоко, как, наверное, не прыгал и на сцене. И бросился обниматься.

Они долго тискали друг друга, стуча кулаками по спинам.

- Знаете, - обращаясь к присутствующим, сказал Жирков, отстранившись, наконец, от друга. – Сколько встречаю Владимира Владимировича, столько удивляюсь его вечной молодости. Я куда как младше его, а вся голова седая. Но Коянто черный, как наш сельский ворон, который живет у речки. Не берут его года!

- Никогда, никогда не берут его года! – смеясь, тут же выдал незатейливый экспромт Владимир Коянто.

Чувствовалось, что в нем клокочет радость. Он счастлив, как влюбленный мальчишка. И я подумал: а каким же он бывает счастливым, когда попадает в тундру к оленеводам или рыбакам, своим землякам-корякам.

Но я ошибся. Когда вышла его книга «Тумми» и я прочитал ее на одном дыхании, то увидел в ней портрет времени. А еще – ностальгию по Северу, которого уже нет, который остался в прошлом. И эту ностальгию писателю удалось очень точно выразить. Но еще я прочитал о том, что в ту памятную поездку по округу с агитационной командой за губернатора Логинова, Коянто, оказывается, вовсе не был счастливым. «Это была одна из самых тяжелых и горьких поездок по Родине, малой Родине», - признается он во вступлении к книге.

Почему? Или он забыл себя счастливым в те дни? Но я-то видел. И не только я. Конечно, мы встретились с ним в самые первые дни их поездки, когда они за день до этого вылетели из Паланы в Тигиль, а оттуда – в Ковран. Впечатлений еще не накопилось, встреч было недостаточно. А потом они насмотрелись такого…

«Что-то надорвалось в душе после этой поездки, - писал далее Коянто, - и плакал я, не скрывая слез, когда видел, как испуганно прячется старый коряк, неумытый, неухоженный, в старой деревянной квартире, в которой и печка – развалюха, и окна пленкой вместо стёкол завешаны, на печке кастрюля с навагой – единственная еда, которую он тоже добывает украдкой, потому что уже давно не хозяин на этой земле.

Я видел, как потускнели от слез глаза когда-то именитых оленных людей Гиданий Николая, Етыляна Михаила, Ольха Романа, Гигольтагина Николая, Акеева Яетлы и многих других.

- Куда мы идем, Коянто? – читал я в их глазах извечный вопрос и не мог ответить».

Он – совесть своего народа. Поэтому ему всегда больно, так как постоянно больно его народу. А счастливым он тогда действительно был. Но не от встреч с родиной, а только от встреч с нами, своими старыми русскими друзьями.

У Коянто никогда не будет душа на месте, потому что не похоже, что при его жизни хоть что-то, хотя бы в малой степени, изменится к лучшему в судьбе его земляков, да и всех северян.

- Почему не поет больше бубен? – неожиданно спросил Коянто, прислушиваясь к притихшим школьным коридорам. – Хочу, чтобы пел. И чтобы еще налили водки!

- Пойду, скажу бубнисту, - кивнул Борис Жирков. – А вы пока разливайте…

ТАНЕЦ ВОЛЬНОГО ОРЛА

На примере встреч Коянто с читателями, да и просто с людьми, можно и нужно учиться мастерству подачи себя. Бог наградил его большим талантом: он и поэт, и прозаик, и танцор, и певец, и вообще артист. Он только в зал вошел, или на трибуну поднялся, а дух артистизма уже витает. Даже те, кто совсем его не знают, начинают чувствовать, что сейчас произойдет что-то необычное, интересное.

Когда Владимиру Коянто исполнилось 75 лет, решили организовать его юбилейные творческие вечера в Петропавловске-Камчатском. На 5 февраля 2008 года объявили первую встречу в краевой научной библиотеке.

Он прилетел из Паланы как раз к началу. И сразу – в бой. Вошел в маленький зальчик Культурного центра улыбающийся, помолодевший. Не успели утихнуть аплодисменты, как он начал монолог, суть которого сводилась к тому, что свою новую книгу «Тумми» он еще не видел, так как тираж задерживается в дороге из Владивостока на Камчатку, и в библиотеку поступил единственный сигнальный экземпляр, который ему сейчас покажут.

- И все-таки мы поговорим о книге, - заключил Коянто, чем опять сорвал бурные аплодисменты.

Растроганная Екатерина Гиль, известная корякская танцовщица, вдова знаменитого хореографа Александра Гиля вышла к писателю, обняла его и громко сказала:

- Владимир Владимирович, вы наше всё! Мы сейчас с Раей Ефремовой исполним для вас крики чаек.

Подошла Раиса Ефремова, они встали рядом, раскинули руки и закричали вольными чайками. Закричали, забились в потоках ветра, захлопали крыльями – часто-часто – садясь в морские волны. К ним словно подплыл легкий, сухонький Коянто и обнял обеих.

- Спасибо, мои милые чайки. Как я вас люблю.

- Наши чайки начались от вас, Владимир Владимирович! Вы – один из первых, кто услышал чаек и перенес их на сцену. Вам спасибо, дорогой!

- А я вам исполню пушкинского узника, - сказал им и всем собравшимся Коянто. – Вскормлённый в неволе орёл молодой стремится на волю! Пушкин – вот кто наше все! С него мы и начнем. Спасибо, что подсказали.

Он тоже раскинул руки, словно крылья. Закрыл глаза и, покачиваясь из стороны в сторону, стал читать. Сначала слов было почти не слышно, но сила голоса постепенно нарастала, орел в Коянто оживал и вот он уже готов к полету, готов вырваться из тесноты зала и улететь в родную тундру::

Мы вольные птицы; пора, брат, пора!

Туда, где за тучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер... да я!..

Как дорог был собравшимся этот маленький, узкоплечий, плачущий человек. Он уже молчал, но оставался с раскинутыми руками и склоненной на грудь головой. Он еще танцевал.

Женщины побежали к нему с цветами, стали целовать.

ДОРОГА

Вскоре Коянто оправился и заулыбался. И начал новый монолог:

- Я в этом году все лето провел в Подмосковье, во Владимирской области. Многие из вас знают мою привычку ходить по лесу. И там я без таких прогулок не могу. Но для меня тамошние места непривычные. Там нет тундры и нет сопок. Там большие деревья – сосны, ели. Когда углубишься в лес, то теряются ориентиры и назад трудно выбраться. Скажу честно, я иногда терялся.

Меня там знают, ведь езжу в те края моей жены много лет. В былые годы, заблудившись, выходил я на круговую дорогу и встречал лесорубов. И кричал им:

- Ребята! Правильным ли путем я иду?

Они отвечали:

- Правильным! Правильным!

Я, довольный, шел дальше, но некоторое время спустя опять приходил к этим лесорубам. И снова спрашивал:

- Ребята, правильным путем я иду?

- Да, правильным! – опять отвечали они.

И вот, в этом году я тоже пошел в лес. И опять вышел на круговую дорогу и спросил у лесорубов, тем ли путем иду. Но они молчали, сосредоточенно пилили бревна.

И лес был не тот – все порублено, разворочано, поворовано. И люди не отвечают. А спрашивать их вторично я уже боюсь: еще не туда пошлют, или вообще оставят в лесу…

Когда я вернулся в Палану, то узнал, что родственника там зарезали, он тоже лесом занимался.

Такая теперь жизнь, такая теперь наша Родина.

И вот я сам себя спрашиваю: «Правильным ли путем ты шел все эти годы, Коянто?»

Он замолчал. И поднял глаза. Люди увидели в них слезы…

Раздались редкие рукоплескания, но тут же прекратились.

Вечер продолжался. Теперь Коянто веселили людей, рассказывая смешные истории из своей жизни.

Но над залом так и остался висеть этот вопрос: «Правильным ли путем мы идем, ребята?»

Уж сколько лет он его задает, и все пытается ответить.

Но нагроможденья жизни так высоки, что дорогу увидеть непросто…

 

Назад к списку